В соцсетях бывают не тока буржуи с ананасами, это точно.
И пока ФБ не заблокировали , я тут с вами поделюсь сегодняшним своим постом с ФБ. Пусть будет. Заблокируют если - можно будет хоть что-то вспомнить )))
1 hr · Moscow ·
Многа букаф. Не говорите, что не предупреждала. И бОльшая часть - не моих.
А теперь давайте я вам весенней меланхолии добавлю. Небось, не хотите? Конечно, не хотите. Весной радости хочется и света, наконец.
Но из песни слова не выкинешь. Из стихотворения тоже. И сна из памяти. Так что пусть будет.
Попалось тут мне (вне)очередное полозковское стихотворение. И почему-то вспомнился мне сон, который снился лет …цать назад. Я вообще редко сны запоминаю, тем более надолго. Но, с другой стороны, и собственные похороны не каждую ночь снятся ))
Несмотря на то, что звучит это мрачновато, сон мне запомнился, как один из самых светлых и приятных: происходило все в мае (откуда-то я знала, что это был май), погода была замечательная , солнечная, вокруг шумели березки и наблюдая за происходящим откуда-то сверху и чуть-чуть слева ,чувствовала я себя прекрасно. Не знаю, можно ли говорить о САМОчувствии, наблюдая за своим , лежащим в гробу телом, но как это описать по-другому я не знаю. Потому что, та, которая наблюдала за похоронами , тоже была я. Больше всего мне запомнились вот это вот умиротворение, которое одна из «я» (наблюдающая) испытывала, а еще - одна из присутствовавших. Я в то время в «АмБаре» на Маяковке работала, и эта девушка была официанткой в моей смене. И вот помню, меня поразило то, как она элегантно выглядела и как ей идет иссиня-черный атласный платок, небрежно накинутый на голову. Еще она была в темных очках – прям настоящая итальянская кинозвезда! (волосы у нее и в жизни были черными). Именно так я про нее тогда подумала. И даже рассказала ей потом на смене про этот сон ( в надежде, что она иногда будет ходить в черных очках и платках, потому что уж очень ей это все к лицу было. Особенно с малиновой помадой ей хорошо было).
Короче говоря, смерть я во сне не пережила, а на похоронах уже ничего страшного не было, если вас это ободряет))
Но вернемся к поэзии.
Если вы , вдруг, это стихотворение не встречали – то вот оно. Может у вас тоже какие-нибудь мысли или чувства оно вызовет:
НЕТ, НЕ УВИДИМСЯ.
Нет, не увидимся. Нечем будет увидеться. Только здесь, понимаешь, существуют эти пленительные частности: у книг разные обложки, у людей бесконечно несхожие разрезы глаз, снег - не то, что дождь, в Дели и в Москве одеваются неодинаково, крыса меньше собаки, шумеры вымерли раньше инков - только тут все это имеет значение, и кажется, будто - огромное; а там все равны, и всё одно, и всё - одно целое. Вечность - это не "так долго, что нельзя представить", это всегда одно и то же сейчас, не имеющее протяженности, привязки к точке пространства, невысчитываемое, невербализуемое; вы не найдете там друг друга специально для того, чтобы закончить разговор, начатый при жизни; потому что жизнь будет вся - как дневник за девятый класс: предметы, родительские подписи, домашние задания, рисуночки на полях, четвертные оценки - довольно мило, но вовсе не так смертельно важно, как казалось в девятом классе. Тебе в голову не придет пересдавать ту одну двойку по литературе в конце третьей четверти - нахамил учительнице, словил пару, вышел из класса посреди урока, хлопнув дверью. Забавно, что дневник сохранился, но если бы и нет, ты бы мало что потерял - во-первых, у тебя десять таких дневников, во-вторых, этот далеко не самый интересный, вот в дневнике за второй были куда смешнее замечания; может статься, ты из всей жизни, как из одной недельной командировки куда-нибудь в Петрозаводск в восемьдесят девятом, будешь вспоминать только вид на заснеженную Онегу, где сверху сливочно-белое, снизу - сахарно-белое, а между белым и белым - горизонт, и как девушка смеется в кафе за соседним столиком, красавица, волосы падают на плечи и спину, как слои тяжелой воды в грозу - на лобовое стекло; может, ты из всех земных языков запомнишь только две фразы из скайп-переговора, из всех звуков - чиханье маленького сына; и всё. Остальное действительно было низачем. Славно скатался, но рад, что вернулся и обратно еще долго не захочется - в скафандре тесно, он сильно ограничивает возможности перемещения, приходит с годами в негодность, доставляет массу хлопот - совершенно неясно, что они все так рыдали над твоим скафандром и целовали в шлем; как будто он когда-то что-то действительно определял в том, кем ты являешься и для чего пришёл; по нему ничего непонятно, кроме, может быть, твоей причастности к какому-нибудь тамошнему клану и, может быть, рода деятельности - воин там, земледелец, философ; тело - это просто упаковка из-под тебя, так ли важно, стекло, картон или пластик; можно ли по нику и внешнему виду какого-нибудь андеда в Варкрафте догадаться, что из себя представляет полноватая домохозяйка из Брюсселя, которая рубится за него? Да чёрта с два.
Мы нет, не увидимся; не потому, что не захотим или не сможем, а потому же, почему мы не купили себе грузовик киндер-сюрпризов, когда выросли, хотя в детстве себе клятвенно обещали: это глупо, этого не нужно больше, другой уровень воприятия, сознания, понимания целесообразности. Прошлого не будет больше, и будущего не будет, они устареют, выйдут из обращения, как ветхие купюры, на которые давно ничего не купишь; потому что измерений станет больше, и оптика понадобится другая, и весь аппарат восприятия человека покажется старыми "Жигулями" по сравнению с суперсовременным аэробусом. И все вот эти любови и смерти, разлуки и прощания, стихи и фильмы, обиды и измены - это все будет большой железной коробкой из-под печенья, в которой лежит стопка вкладышей из жевательной резинки Love Is, которые ты в детстве собирал с таким фанатическим упорством, так страшно рыдал, когда какой-нибудь рвался или выкрадывался подлым ребенком маминых друзей; и ты после смерти не испытаешь ничего по отношению к этому, кроме умиления и печали: знать бы тебе тогда, какие это мелочи все, не было бы ни единого повода так переживать. Там все будет едино, и не будет никакой разницы, кто мама, кто я, кто мёртвый Котя, кто однокурсница, разбившаяся на машине восемь лет назад; личности не будет, и личной памяти не станет, и ее совсем не будет жаль: все повторяется, все похоже, нет ничего такого уж сверхуникального в твоём опыте, за что можно было бы так трястись: эй, все любили, все страдали, все хоронили, все корчились от отчаяния; просто тебе повезло, и ты мог передать это так, что многие себя узнавали; ты крошечное прозрачное стрекозье крылышко, обрезок Божьего ногтя, пылинка в луче, волосок поверх кадра, таких тебя триллионы, и все это - Бог; поэтому мы не увидимся, нет. Мы - как бы это? - срастёмся. Мы станем большим поездом света, который соберёт всех и поедет на сумасшедшей скорости, прокладывая себе путь сквозь тьму и отчаяние; почему ты бываешь так упоительно счастлив, когда кругом друзья, и музыка, и все рядом, и все такие красивые, и все смеются? Почему это будто Кто-то вас в этот момент фотографирует, снимает кадр, совершенно отдельный от течения жизни, восхитительный, пиковый, вневременной? Вот такое примерно чувство, только ты не можешь сказать, кто ты точно на этой фотографии. Это не очень важно, на самом деле. Просто - кто-то из них. Кто-то из нас. Кто-то.
