Стихи

***
Когда в наши жизни врывается чувство,
Не важно, какое.
Нам вдруг отчего-то становится грустно,
Нам нету покоя.
Мы смотрим на мир широко и открыто,
Как малые дети;
Мы ищем вопросы, а позже мы ищем,
Кто нам бы ответил…
Мы делаем вид безразличный, надменный,
Пускаем туманы;
Но как не заметить жестокой подмены,
Коль зеркало пьяно?
Мы смотрим на звёзды, вдыхаем пылинки
Торжественной лести,
Но бег вкруговую по старой тропинке
Здесь вряд ли уместен.
Кичимся парадом, в ладоши бьём звонко –
Святая невинность,
И прячась за спины, пытаемся скомкать
Чужую брезгливость.
Неузнанной правде кидаем огрызки
Стихов или песен.
И мир разделяем на всяких и близких,
И мир этот тесен,
И хочется парус порою поставить,
Но сломана мачта;
А вера ещё всё никак не оставит
Бродягу – удачу.
И снова какое-то сильное чувство
Сбивает с твердыни,
И снова становится больно и пусто,
Сейчас и отныне…
И эти слова разливаются эхом
По душам и мыслям,
И вновь загоняем коней, не доехав,
В погоне за смыслом…

Осколки.

Осколки не родившихся миров
Разбросаны в слепых углах галактик,
И чередой нелепо-ярких снов
Приходят к нам забытые таланты.

В стекляшках грёз сумбурное «хочу»
Сменяется кокетливым «не надо»,
И если верить старцу-палачу,
Не стоит уходить от звездопада.

Унылый дым Молочного пути
Закрыл собой чертоги Богоявства,
Да и пылинкам с Марса иль Луны
Через него, наверно, не пробраться.

Забытый дом, забытый всеми мир –
Осколок не родившихся… А в прочем,
Осколками являемся и мы,
Но нам родиться кто-то напророчил.

Охота на ведьм.

Идёт охота на ведьм
Уже три сотни веков,
Их ярко-огненный след
Оставлен тайне песков.

Безумцам дали топор,
Тупицам выдали меч –
На ведьм объявлен террор,
Несчастных велено жечь.

И правит балами смерть,
Земля – единый костёр,
Идёт охота на ведьм,
Убийцам дали простор…

Забыли тайну песков,
Задули огненный след,
На ведьм охота идёт
Уже три тысячи лет…

Я спрашивал…
                                 Памяти поэта Михаила Кискина…

Рыцарские турниры…

Рыцарские турниры, дуэли –
Гамлет, Дантес и Пушкин – смешалось…
Что мужчины веками хотели
В событийной гуще безжалостной?
Сердце трепетное и нежное
Покорить… Или бросить в пропасть?
И веками тянется прежнее,
Оно приходит без спроса – гордость.
Недомолвки, интриги, сплетни…
Чередой поколений – Эра.
И тождественная безверию
Сквозь сомненья иная вера.
Дамы, барышни, проститутки
Продавали себя столетьями,
Не считая напрасно сутки,
Отдавались и обессмертились.
Но просили у Бога милости,
Каялись в грехопадении,
Только им не хватало смелости
Дать мужчинам отказ – удивление…
Трубадуры, поэты, лирики –
Сто дорог, миллион направлений –
Воспевали не без истерики
Ныне здравствующим поколениям
Славу чарам женским, объятьям,
Покорённость мужицкой силе…
Притяженье любви – проклятье,
Но могущественное, всесильное…

Столетье назад.

Красивая женщина в зеркале пыльном,
Как будто царица – манеры и взгляд…
Явилась мне былью... Явилось мне былью
Её отраженье  столетьем назад.

Открытые плечи, жемчужные бусы,
Чуть тронут улыбкой чарующий взгляд,
Я знаю, не спорят с друзьями о вкусах,
Ведь то отраженье – столетье назад.

Какие же мысли, какие же думы
Тебя посещали, ответит ли взгляд?
Но старые ветры умело задули
Свечей отраженье  столетье назад…

Я пребываю…

В том странном состоянии души,
Когда на сердце дует ветер жаркий,
Когда того, что было мне не жалко,
Я пребываю…

В том сложном состоянии души,
Когда в ночи бессонница – царица,
И мысль тревожно в ожидании томится,
Я пребываю…

В том смелом состоянии души,
Когда весь мир могу в ладони взять я,
Когда любовь приходит в белом платье,
Я пребываю…

В том лучшем состоянии души,
Когда возможно всё, всегда и всюду,
Когда кричишь себе: могу и буду!
Я пребываю…

ПРО ДЫРУ 

Хочешь гляди, а не хочешь, так не гляди: 
Я уродилась с огромной дырой в груди. 
И чтоб ночами от ужаса не кричать, 
Все родные решили не замечать. 

Доктор, порассмотрев на стене ковры, 
Через меня, сообщил мне, что нет дыры. 
Мама навешала елочной мишуры. 
Папа велел мне стыдиться своей хандры. 

Я лила в нее кофе, несла цветы, 
Чтобы как-то спасаться от пустоты. 
Я вставляла туда мужчин, подруг, 
Книги, идеи, работу и все вокруг. 

Складывала конфеты и шоколад 
Тоннами. А потом листовой салат. 
Мужа, ребенка, машину, свои мечты, 
Яркие безделушки, смартфон, кресты. 

Позже болезни. С надеждой смотря вокруг, 
Преданным взглядом, искала, ну где тот друг, 
Принц, целитель, гуру или святой, 
Кто мне поможет справиться с пустотой. 

Сразу была готова впустить любя 
Первого встречного, но не саму себя. 
Будто собака голодная в конуре, 
Будто бы нищенка у проходных дверей. 

Стыдно подумать, что делала, где спала 
С кем ночевала, что ела, о чем врала. 
Как наутро, сделав приличный вид, 
Всем говорила, что вовсе и не болит... 

В новеньких платьях, дыхание затая, 
Тайно мечтала, что я, наконец, - не я. 
Красила волосы в неисправимый цвет, 
Рьяно старалась нарушить любой запрет. 

Годы идут, и я снова ответ ищу. 
Радуюсь разному, и о больном грущу. 
Рая не будет. Но кажется, будто свет 
Светит мне в душу. И в ней говорит поэт. 

Ну а когда недостаточно света дня, 
Луч пробивается будто бы из меня. 
Через мою дыру, словно в лупу дней, 
Люди рядом видят себя ясней. 

Сами приходят и часто благодарят. 
Вечно в нее мне что-нибудь говорят. 
Дети целуют краюшки пустоты, 
И доверяют мне тайно свои мечты. 

Кто-то (вот это истинно удивил!) 
Даже признался моей пустоте в любви. 
Как-то художник пришел и, разинув рот, 
Мне говорил, что не видел таких пустот. 

Кто-то заметил, что тихая пустота 
Всех принимает в объятия. И тогда 
В ней происходит чудо. И если встать, 
Не шевелясь, начинает нас исцелять. 

Я бы хотела сказать вам, что все ништяк, 
И что дыра затянется просто так. 
Но вы простите, я точно не буду врать, 
Я не знаю, как мне её залатать. 

Мудрые говорят, к сорока годам, 
Там, на месте дыры, остается шрам. 
Если погода к нам, смертным, благоволит, 
То он почти не ноет и не болит. 

Может быть по прошествии многих дней 
Я успокоюсь и стану чуть-чуть мудрей. 
Даже однажды пойму, что дыра и грусть 
Точно размером с Бога. И улыбнусь. 

Точно размером с душу. И, не спеша, 
Я осознаю, что это и есть душа. 

Аглая Датешидзе

Зимовея, Ирина, спасибо за чудесные стихи!

Белла Ахмадулина

ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ

Я думала в уютный час дождя;
а вдруг и впрямь, по логике наитья,
заведомо безнравственно дитя,
рожденное вблизи кровопролитья. 

В ту ночь, когда святой Варфоломей
на пир созвал всех алчущих, как тонок
был плач того, кто между двух огней
еще не гугенот и не католик. 

Еще птенец, едва поющий вздор,
еще в ходьбе не сведущий козленок,
он выжил и присвоил первый вздох,
изъятый из дыхания казненных. 

Сколь, нянюшка, ни пестуй, ни корми
дитя твое цветочным млеком меда.
в его опрятной маленькой крови
живет глоток чужого кислорода. 

Он лакомка, он хочет пить еще,
не знает организм непросвещенный,
что ненасытно, сладко, горячо
вкушает дух гортани пресеченной. 

Повадился дышать! Не виноват
в религиях и гибелях далеких.
И принимает он кровавый чад
за будничную выгоду для легких. 

Не знаю я, в тени чьего плеча
он спит в уюте детства и злодейства.
Но и палач, и жертва палача
равно растлят незрячий сон младенца. 

Когда глаза откроются — смотреть,
какой судьбою в нем взойдет отрава?
Отрадой — умертвить? Иль умереть?
Или корыстно почернеть от рабства? 

Привыкшие к излишеству смертей,
вы, люди добрые, бранитесь и боритесь,
вы так бесстрашно нянчите детей,
что и детей, наверно, не боитесь. 

И коль дитя расплачется со сна,
не беспокойтесь — малость виновата:
немного растревожена десна
молочными резцами вурдалака. 

А если что-то глянет из ветвей,
морозом жути кожу задевая, —
не бойтесь! Это личики детей,
взлелеянных под сенью злодеянья. 

Но, может быть, в беспамятстве, в раю,
тот плач звучит в честь выбора другого,
и хрупкость беззащитную свою
оплакивает маленькое горло 

всем ужасом, чрезмерным для строки,
всей музыкой, не объясненной в нотах.
А в общем-то — какие пустяки!
Всего лишь — тридцать тысяч гугенотов.

1967

Вы нашей земли не считаете раем,

А краем пшеничным, чужим караваем.  

Штыком вы отрезали лучшую треть.   

Мы намертво знаем, за что умираем:   

Мы землю родную у вас отбираем,   

А вам — за ворованный хлеб — умереть.

Арсений Тарковский

Когда так много позади всего, в особенности - горя,

Поддержки чьей-нибудь не жди, Сядь в поезд, высадись у моря. 

Оно обширнее.  Оно и глубже. 

Это превосходство не слишком радостное. 

Но… уж если чувствовать сиротство

То лучше в тех местах, чей вид волнует, нежели язвит.

 /И. Бродский/ 

Песни нелюбимых, песни выброшенных прочь,

Похороненных без имени, замурованных в ночь

Песня вычеркнутых из списков, песня ссаженных на лед

Песня больше ненужных звучит, не перестает

У нас хорошая школа прикуривать от горящих змей

Вырвать самому себе сердце, стать еще злей

Держать голову под водою, не давать делать вдох

Обламывать лезвие после удара, потому что с нами Бог

Наступи на стакан, если он выпит

Голову в петлю и с вещами на выход

Господи, открой мне тайну бытия

Посмотри мне в глаза и скажи, что это воля твоя

Можно долго гнать сердце,

Глядя слепыми глазами в зенит

У нас внутри был хрустальный колокольчик

На него наступили, он больше не звенит

Эта музыка старее, чем мир

Она нелепа, смешна,

Но я буду танцевать под нее,

Даже если она не слышна.

Ласковой душе железное платье,

Кровью на песке - все люди братья

Я больше не хочу знать тайны бытия,

Просто посмотри мне в глаза и скажи, что это воля твоя