авторская тема Про силу духа

  • 1
    05 авг. 2017
    tan_ka
    "Предлагаю здесь собрать истории из жизни, из книг, которые вдохновили, которые бы могли помочь в трудную минуту. Один хороший человек говорил, что когда-то в детстве прочитанная книга его спасла, если ни от смерти, а от травмы наверняка. 

    А дело было так. Жара, лето. Он в плавках и с полотенцем идет домой с озера. Уже почти совсем дошел, но услышал какой-то шум, повернулся, а на него с большой скоростью несется бык. Он вспомнил (он не говорил о чем там было в той книге, наверное, похожая ситуация была описана) и  спокойно ударил несколько раз быка полотенцем по глазам. Тот растерялся и остановился.

    Несколько отрывков из интервью, которое Лена постила.

    "Знаете, одним из героев моего детства был Ален Бомбар. Этот человек написал книгу о том, что люди, которые попадают в кораблекрушения, чаще всего становятся жертвами от страха и от неумения пораскинуть мозгами и найти рациональный путь поведения. Он провел такой эксперимент: его вышвырнули на плотике в океан, и он на этом плоту чуть ли не три месяца прожил в открытом море. А потом описал, как надо ловить рыбу, что в рыбе достаточно жидкости, чтобы не помереть от жажды, и тому подобное. В общем, если все делать правильно, то продержаться можно долго – и дождаться спасения. Главное – не ожидать в страхе грядущих бедствий. Когда меня арестовали, я решила: раз уж меня кинули в такую ситуацию, значит, попробую себя повести по-бомбаровски".

    "Карцер – это такое место, откуда выносят на 15-е сутки. Если кого-то из наших забирают в карцер, мы объявляем на все это время забастовку. Если забирают в карцер больную – мы объявляем голодовку. В чем смысл? Допустим, Наташу Лазареву (ее «преступление» было в том, что она была художницей журнала «Мария») потянули в карцер и дали ей 10 суток. 10 суток она продержится. Но если ей добавят еще 10, а потом еще 15 суток, она умрет. А вот если мы голодаем все это время, и в случае ее смерти объявляем бессрочную голодовку – то это значит, что «если вы заморите одну в карцере, то умрет вся зона». А вот физическое уничтожение всех заключенных единственной в Советском Союзе женской политзоны, пожалуй, обернется скандалом на международном уровне. И именно благодаря этой круговой поруке все наши остались живы. Для сравнения: в 36-й мужской политической зоне за это время умерли четверть заключенных".

    "- Но когда все время холодно и холодно, в какой-то момент не наступает отчаяние, когда тебе уже не до уникальных шансов? 

    - Если бы отчаяние согревало, я бы, конечно, непременно отчаялась! Но поскольку оно не согревает, какой в нем смысл? Тем более что всякие экстремальные вещи типа отчаяния или ненависти приводят к потере разума. И что тогда? Лучше станет? Нет, не думаю.

    "Мы приходим домой, скидываем пальто, и я говорю – исключительно ради ребенка: «Олежка, давай быстрее молиться за вора. Он сегодня очень плохую вещь сделал. Он украл у нас последнее. Он не знал, что украл последнее. Ты себе представляешь, каково ему! Быстро за него молимся!»"

    Ирина Борисовна Ратушинская «Господи, расскажи мне про бегемота»
     
    "Вспомнила, как Лама Олег в какой-то лекции рассказывал, как у него украли часы на Боуде. Он делал практику, снял их, положил рядом, а когда закончил - их не было. И он тоже в первую очередь начал посвящать заслугу вору. Он ужаснулся - что же он с собой наделал? Часы-то копеечные, но он украл их у ламы! во время практики! Бедный человек!"
  • 2
    05 авг. 2017
    tan_ka
    У меня давно когда-то была подруга. Когда ей было около 25 лет у нее обнаружили саркому кости. И кость эта была на лице. Ей сказали - полгода, не больше. Я через год была у нее в гостях. Выглядела она очень болезненно. Перестала выходить на улицу, потому что искажения лица были уже очень сильные. И это невозможно было скрыть. А пугать людей она не хотела. Еще прошла пара лет и я опять ее навестила. (Жила тогда в другом городе). Она физически выглядела так же, но состояние изменилась. Ощущение было как от здорового человека. 
    ..."Был момент когда боли стали невыносимыми. И я сказала себе, что эту неделю я ничего принимать не буду - никаких обезбаливающих. Если ничего не измениться, то с понедельника начну принимать лекарства". 

    Это было что-то жуткое, но она пережила это все. 

    А в понедельник - боль ушла. И уже никогда не возвращалась. Потом врачи говорили, что это невозможно. Невозможно быть живой, в таком состоянии. Тело - совершенно разрушено.

    Прожила в общей сложности 7 лет после постановки диагноза. И умерла только тогда, когда ощутила что пора...
  • 3
    10 авг. 2017
    tan_ka
    Кстати, Ань, вот эта девочка могла с легкостью отдать последнее. 
    И до болезни тоже.
    Ей не очень было понятно, что в этом мире делать. 
    Она за него не держалась. 
  • 4
    31 мар. 2018
    Elena Vasta (сайт-админ)
    Со страницы Фейсбука Артёма Якупова

    Мой марафон

    Я родился без колен. Вернее, место, где должны быть колени, присутствовало, а вот механизма внутри не было. Вместо головки кости и суставной капсулы в ногах у меня уныло плескалась суставная жидкость и соединительная ткань. Завод, изготавливающий колени сорвал поставку, и к моему рождению не пришла целая партия. 
    Как потом оказалось, другие механизмы тоже поставили частично бракованными - позвоночный столб оказался кривым, сердце - с лишней дыркой, грудная клетка - изогнутой, рахитичной... 
    Ребёнок, который так привык к врачам, что даже не боится их - вот так я рос. Мама делала всё, чтобы сконструировать из груды поломанных запчастей что-то похожее на человека. 

    Коленный завод всё-таки поставил нужный механизм, но для этого мне пришлось какое-то время передвигаться в чем-то похожем на колодки, которые носил Форрест Гамп. Механизм не сразу подошел, и я сильно косолапил, похрамывал. Плоскостопие, шишки на коленях, искривлённый позвоночник - весёлое детство, здравствуй и прощай.

    "Давно спортом занимаетесь?" - спрашивает меня девушка-практикантка в центре спортивной медицины в Лужниках. 
    "Бегом? Два года, а что?" 
    "У вас всегда такое низкое давление?"
    "Угу" - говорю и удивляюсь, что ничего не нашлось в кардиограмме.
    Девушка медлит, а я смотрю в сторону и улыбаюсь.
    "Ладно, подписываю" - справка-допуск на Московский марафон у меня в руках.

    Всё детство я слушаю рассказы про Суворова - от бабушки, от деда, от дядьки, от мамы, от всех. Мол - был слаб, но взял себя в кулак и сделал себя сильным и великим. Всё детство пытаюсь взять себя в кулак - обливания ледяной водой, нетрадиционная медицина. Но как-то не выходит. Хотя от того недособранного полу-инвалида остаётся всё меньше и меньше.

    Восьмой класс. Я бегу стометровку в паре с известным школьным ублюдком. На середине дистанции он в шутку толкает меня, и я приземляюсь на руку. Трещины в двух костях. Ненавижу ублюдка, ненавижу школу, ненавижу бег!

    Мы бежим группой вместе с пейсмейкером. На флаге у него развивается заявленное время - 3:29. МОЁ время, МОЯ цель. Слева все чётче прорисовывается Москва Сити - деловой район Москвы. Откуда-то спереди, снижая темп, к нашей группе присоединяется парень в розовой футболке. В руке у него цилиндр музыкальной колонки. "Наконец-то мой темп, ребята, как же я вас ждал!" - кричит он, врубает "Happy" Фарелла, и мы вместе бежим целых 25 километров.

    Туман, слякоть, стадион. Второй курс. Препод по физре чем-то жутко недоволен, а поэтому мы - две группы, должны именно сегодня, именно в этот дерьмовый день пробежать три километра. Тех, кто отстает, нужно подхватывать и на руках заносить в центр группы. Иначе отчет будет дан заново. На финише я дышу как паровоз, сажусь в грязь, грязно матерюсь и выливаю слякоть из кроссовок. Так далеко я никогда не бегал, и больше не буду. НИКОГДА!

    "Когда я вырасту, я хочу быть таким как ты" - читаю на плакате. Улыбаюсь. Идёт 23-й километр, а мне хорошо!

    Зима, я бегу по терренкуру, ловлю удивленные взгляды укутанных в пальто и шубы прохожих. Морозный воздух лезет в нос, ноги скользят, делая обычную пробежку супер-экстремальной. На последнем километре я падаю в лужу со льдом. Но поднимаюсь и бегу дальше. Какое же это счастье - бегать!

    36-й километр. 
    "Друг, ничего страшного, если ты сейчас остановишься"
    "Ты предатель!"
    "Ну что ты, можешь потом сказать, что поймал стену, что недоел, или как там оправдываются марафонцы?"
    "Иди ты на х..!"
    "Грубый козел!"
    "Молчи давай! Считай шаги - раз... два... три..."

    Мы бежим в горах, вечереет. Солнце разрисовывает деревья закатными лучами. Тимур Артюхин увёл самых быстрых вперед, а мы с Юлей Поляковой, Димой Киреевым и Данилом Орловым держим лёгкий темп и обсуждаем соревнования.
    "За сколько планируешь сделать Москву?" - спрашивает меня Дима.
    "За три часа, пятьдесят минут" - отвечаю я, вспоминая прогноз своего плана.
    "Сможешь быстрее. Бери 3:30".
    И я беру, и я решаю, что сделаю Москву. Сделаю её за 3:30.

    39-й километр. 
    Работаю как машина. Темп упал, но да ладно, главное - добежать. "Артём, ты можешь!" - кричит какая-то девчонка с плакатом. Вглядываюсь - откуда она меня знает? Через минуту доходит, что моё имя написано на номере.
    "Осталось чуть-чуть!!!" - кричат болельщики каждую минуту.
    "Да не п***дите вы, знаю я, сколько осталось!!!" - орёт кто-то сзади. 
    "Даа, последние километры лучше бежать в тишине" - умозаключаю я.

    Мы поворачиваем направо, и вдалеке, в километре, я замечаю финишные ворота. 
    "Всё?!" - спрашивает предатель, ставший снова союзником. 
    "А ты как хотел?"
    "Ну дык, давай поднажмем".
    Я лечу как ракета, мои оранжевые кроссовки мелькают со сверхзвуковой скоростью.
    Финишная арка. Сразу несколько мыслей: "Как там моя Васенька пробежала?", "3:31:30, это минус две минуты за два кластера, получается 3:29:30", "Всё, всё, всё".
    Останавливаюсь у строя девушек с медалями, тяжелое сердце-медаль ударяется о грудную клетку. Девушка тянет мне руку, но моя левая нога взбрыкивает, и я уплываю куда-то вправо, так и не успев пожать ее.

    Я марафонец. Я сделал это. 
    Сейчас я найду любимую жену, мы обнимемся и поедем спать.

    "Возможно, он не сможет ходить. Может быть, будет сильно хромать" - наверное так в начале девяностых шокировал мою маму врач.

    Пошёл ты, доктор, вот что