Но Утешение в волшебных сказках отлично от воображаемого удовлетворения древних желаний. Оно гораздо более важно, ибо оно — Утешение Счастливого Конца. Я почти склоняюсь к мысли, что у всех волшебных сказок должен быть счастливый конец. Во всяком случае, я бы сказал, что Трагедия — истинная форма драмы, ее высшее проявление, а Волшебная Сказка — высшее проявление сказки, в противоположную сторону. Поскольку у нас, кажется, нет подходящего слова для обозначения этой противоположности, я бы назвал ее Эвкатарсисом. Сказка с эвкатарсисом — истинная форма волшебной сказки, ее высшее проявление.
Утешение в волшебных сказках, радость от счастливого конца — точнее, от «хорошего» катарсиса, от внезапного радостного «поворота» (потому что настоящего «конца» ни в одной волшебной сказке нет), — так вот, эта радость, которую волшебные сказки исключительно хорошо вызывают, не является по существу ни «эскапистской», ни «радостью беглеца». В обстановке сказки — или иного мира — это неожиданный и чудесный дар, на его повторение никогда нельзя рассчитывать. Им не отрицается возможность Дискатарсиса — горя и неудачи; такая возможность необходима для радости при разрешении событий; им отрицается (при множестве свидетелей, если позволите) всеобщее окончательное поражение. В таком смысле это утешение евангелическое, дающее мимолетный проблеск радости за пределами нашего мира, острой, как отчаяние.