Я с сокращениями делала перепост интервью.
Но вот дополню:
"...так называемая малая зона, на моей памяти, нас было максимум 11 человек самых опасных во всем Советском Союзе, она стояла на месте расстрела монахинь Темниковского монастыря. То есть, там не только монахинь Темниковского монастыря расстреляли, там согнали очень много. По легендам, по слухам, которые нам передавали те же наши охранники, которые из поколения в поколение в Мордовии служили охранниками в лагерях, 6000 там расстреляно было.
И я помню, что когда мы грядки под цветы копали, мы находили кости. А нас, уже арестованных тогда, в Брежневский и Андроповский набор, называли монашками. Не потому, что среди нас в то время была хоть одна монахиня, а потому что считали, что мы следуем по их пути.
Елена Зелинская: Ты так и чувствовала это?
Ирина Ратушинская: Да, я молилась этим женщинам. Я узнала, что я монашка, на этапе еще. Я не знала этого слова. Но когда человека отправляют на этап (а меня из Киева в Мордовию, да еще через Москву, через Лефортово), то как правило, по какому-то непонятному мне зэковскому телеграфу — что мне понятно, я вслух тут говорить не буду, вдруг еще пригодится — известия о нем, кто он или она, бежит впереди человека.
И поэтому, когда меня запихнули в мой первый зэковский вагон, где везли и бытовиков, и меня… Меня должны были везти в отдельной клетке, потому что я политическая, особо опасная, а они бытовики. Вдруг они перестанут воровать и начнут стихи писать — я могу их испортить. Поэтому политических держали отдельно. А что значит отдельно? Это через решетку. Одна сторона клетки, другая сторона клетки, а между ними решетка.
И народ уже знал. И мужчины, и женщины, которые были напиханы в том вагоне, уже знали, что политическая. «Это ты Ириша, монашка?» Я говорю: «Я Ириша, но не монашка». — «Ты же по политической едешь?» — «По политической». — «Ну, монашка, ты просто не в курсе еще, молодая». Мне 28 лет было.