Я думала в уютный час дождя;
а вдруг и впрямь, по логике наитья,
заведомо безнравственно дитя,
рожденное вблизи кровопролитья.
В ту ночь, когда святой Варфоломей
на пир созвал всех алчущих, как тонок
был плач того, кто между двух огней
еще не гугенот и не католик.
Еще птенец, едва поющий вздор,
еще в ходьбе не сведущий козленок,
он выжил и присвоил первый вздох,
изъятый из дыхания казненных.
Сколь, нянюшка, ни пестуй, ни корми
дитя твое цветочным млеком меда.
в его опрятной маленькой крови
живет глоток чужого кислорода.
Он лакомка, он хочет пить еще,
не знает организм непросвещенный,
что ненасытно, сладко, горячо
вкушает дух гортани пресеченной.
Повадился дышать! Не виноват
в религиях и гибелях далеких.
И принимает он кровавый чад
за будничную выгоду для легких.
Не знаю я, в тени чьего плеча
он спит в уюте детства и злодейства.
Но и палач, и жертва палача
равно растлят незрячий сон младенца.
Когда глаза откроются — смотреть,
какой судьбою в нем взойдет отрава?
Отрадой — умертвить? Иль умереть?
Или корыстно почернеть от рабства?
Привыкшие к излишеству смертей,
вы, люди добрые, бранитесь и боритесь,
вы так бесстрашно нянчите детей,
что и детей, наверно, не боитесь.
И коль дитя расплачется со сна,
не беспокойтесь — малость виновата:
немного растревожена десна
молочными резцами вурдалака.
А если что-то глянет из ветвей,
морозом жути кожу задевая, —
не бойтесь! Это личики детей,
взлелеянных под сенью злодеянья.
Но, может быть, в беспамятстве, в раю,
тот плач звучит в честь выбора другого,
и хрупкость беззащитную свою
оплакивает маленькое горло
всем ужасом, чрезмерным для строки,
всей музыкой, не объясненной в нотах.
А в общем-то — какие пустяки!
Всего лишь — тридцать тысяч гугенотов.
1967
Вы нашей земли не считаете раем,
А краем пшеничным, чужим караваем.
Штыком вы отрезали лучшую треть.
Мы намертво знаем, за что умираем:
Мы землю родную у вас отбираем,
А вам — за ворованный хлеб — умереть.
Арсений Тарковский
Когда так много позади всего, в особенности - горя,
Поддержки чьей-нибудь не жди, Сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно и глубже.
Это превосходство не слишком радостное.
Но… уж если чувствовать сиротство
То лучше в тех местах, чей вид волнует, нежели язвит.
/И. Бродский/
Песни нелюбимых, песни выброшенных прочь,
Похороненных без имени, замурованных в ночь
Песня вычеркнутых из списков, песня ссаженных на лед
Песня больше ненужных звучит, не перестает
У нас хорошая школа прикуривать от горящих змей
Вырвать самому себе сердце, стать еще злей
Держать голову под водою, не давать делать вдох
Обламывать лезвие после удара, потому что с нами Бог
Наступи на стакан, если он выпит
Голову в петлю и с вещами на выход
Господи, открой мне тайну бытия
Посмотри мне в глаза и скажи, что это воля твоя
Можно долго гнать сердце,
Глядя слепыми глазами в зенит
У нас внутри был хрустальный колокольчик
На него наступили, он больше не звенит
Эта музыка старее, чем мир
Она нелепа, смешна,
Но я буду танцевать под нее,
Даже если она не слышна.
Ласковой душе железное платье,
Кровью на песке - все люди братья
Я больше не хочу знать тайны бытия,
Просто посмотри мне в глаза и скажи, что это воля твоя