Джайпурские заметки

Возвращение 30 октября - 11 ноября. 


С 15 сентября 2010 по 4 мая 2011 года я жила в йога-центре вблизи Гокарны, в любимом туристами штате Карнатака, Индия. 

Покинув это место, я была уверена, что вернусь туда через несколько месяцев, но я не вернулась. 

Обстоятельства сложились так, что я не смогла поехать в Индию снова, и погрузилась в московскую рутину. Я проводила дни, летящие со скоростью света, в офисе, ездила в метро, выполняла скучную работу, и чем холоднее и темнее становилось за окном по утрам, тем больше я скучала по моей Индии. 

Иногда мне снилось, что из аэропорта в Абу-Даби до нашего рая можно добраться на маршрутке за полчаса, и, узнав об этой радостной новости, я мчусь туда, чтобы провести там хотя бы несколько дней.

Однажды во сне я приехала туда прямо перед началом сезона дождей, и оказалось, что у меня есть только один день до того, как разбушевавшееся море смоет все наши бамбуковые домики с побережья.

* * *

И вот я в Джайпуре. Когда я уезжала в Джайпур, моей главной мечтой было оказаться там на осенних каникулах. Я чувствовала: что-то, связанное с этим местом, все еще не завершено во мне. Я должна была очутиться там снова.

Днем 30 октября я прогуливалась по мумбайской сияющей набережной, не в силах надышаться морским ветром. У меня было всего несколько часов между рейсами, но я не удержалась и взяла такси, чтобы съездить в город. Я прилетала в Гоа слишком поздно, чтобы увидеть море при свете дня, и не могла позволить себе потерять даже эти несколько часов. 

Я встретила своего московского друга, мы отдохнули в Арамболе пару дней, и отправились в мой бывший дом.  

* * * 

Я вернулась туда, куда бесконечно возвращалась в повторяющихся, тревожных, ярко раскрашенных снах, мучивших меня, словно кошмар. Я вернулась в место, которое было моей сказкой две зимы назад. 

Позапрошлой зимой я сходила с ума, мечтая вернуться. Прошлой зимой я могла вернуться, но уже не вернулась. Я выбрала новое, неизведанное, манящее, и отправилась познавать Азию заново, залечивая старые раны свежими островами.

Мой бывший дом был моей сбывшейся мечтой. Это было место, из которого я писала всем: "Я счастлива".

Это было единственное место, в котором я не волновалась, что будет дальше. Там я любила, там я жила каждый день, наслаждаясь мгновениями, и общее дело было радостью, и все, что у нас получалось, было наше, общее с человеком, который был мне дорог. 

Я любила просыпаться, когда солнце взошло еще невысоко и только-только начало прорезать лучами прозрачные бамбуковые стенки нашего жилища. Я любила смотреть, как надувалась цветная шторка-парус от морского бриза за окном. На полу и стенах раскачивались тени от листьев пальм, радостные блики скользили по натянутой вокруг нас москитной сетке. Заливались трелями птички с ярко-синими крыльями. А море шумело. 

Море звучало. Оно звучало по-разному. Иногда по ночам мы просыпались от его грозной музыки, потому что казалось, оно уже подступило слишком близко и вот-вот затопит нас. Утром оно звучало по-другому, безмятежно и властно. Оно звало в новый день, оно звало посмотреть, каким сегодня стал берег.

Берег менялся каждый день. Мы знали, когда бывают отливы и приливы, но иногда, выйдя с утра из-под тени пальмовой рощи, не узнавали пляж: береговая линия могла отодвинуться вдаль или приблизиться вплотную.

Мы выходили, вдыхали, оглядывали пространство - пологая коричнево-зеленая гора по правую руку, вдалеке мусульмане из соседней деревни в клетчатых "юбках" тащат сети из лодок. Царственно парят орлы над головой. Орлы делают тишину еще тише, еще торжественнее.

До приезда туристов мы сами готовили себе завтраки, обеды и ужины. Мы ездили в город на стареньком, раскачивающемся, словно пальма на ветру, индийском автобусе. Ходили на рынок, потом в местный "супермаркет", где покупали специи и сладости, а в конце - Интернет-кафе, в котором нечего делать - что напишешь? - не хочется ничего и
писать. Я отвечала родителям и друзьям, что у меня все замечательно.

Оставалось разве что почитать московские новости и содрогнуться от повеявшего мороза и могильного холода происшествий.

Мы привыкли ходить босиком. Мы привыкли делить день на "до заката" и "после заката" и считать закат кульминацией дня. 

Перед закатом, в самое золотое, сияющее, неповторимое время дня мы купались, наслаждаясь волнами с той неописуемой радостью, когда ничего вокруг больше не существует, кроме наслаждения. 

Золото сквозь прищуренный взгляд, сквозь падающие с ресниц капли, золото льется из-под приставленной козырьком ко лбу ладони. Я жду следующей волны, с волнением прикидывая: успею добежать и прокатиться или придется поднырнуть, чтобы не закрутило. 

А вот и он - едет, мчится прямо на гребне, весь в пене, и смеется, и, поднимаясь, кричит мне, как ребенок: 

- Видела? Ты видела? 

А по ночам сияли звезды. Никого вокруг, никакого электричества, если только мы сами его не включим.

Длинный берег как протянутая рука бесконечности.

Бескрайность. На берегу звучит только море, и звезды иногда, кажется, тоже звучат. А внутри, под пальмами, ночью даже тревожно: я не любила ходить там одна, когда потушено электричество и никого, кроме нас, нет. Прошелестит пальмовый лист, глухо стукнет
упавший кокос - а он неожиданно хватает меня сзади за плечи, я вздрагиваю от страха и хохочу. К этим звукам привыкаешь. Эти звуки любишь так же, как звук моря, так же, как скрип песка под босыми ногами. 

А хозяин этой райской земли, Шивананд, очень любил вникать во все, что у нас происходит. 

Его братья, Нагарадж и Нарайян, оставались в стороне молчаливыми зрителями: они мало общались с нами, так как почти не знали английского, и приходили лишь затем, чтобы полить свои пальмы. По ним можно было сверять часы. 

Часы? Да мы могли определять время по солнцу. На море это особенно легко. 

Я ждала возвращения сюда с замиранием сердца, и знала, что прошлое обрушится на меня с новой силой. Но я не думала, что почувствую себя настолько несчастной.

* * * 

...Калитки, которую столько раз мастерил Сережа, больше не было. Видимо, плюнули на эту затею. Калитку ломали то коровы, то местные мальчишки, несмотря на предупреждения Шивананда. Таблички Private Property здесь не было никогда, и место всегда служило и продолжало служить самым удобным выходом на пляж для местных, коих, впрочем, никогда не было чересчур много. Они не мешали нам. Разве что косились, оглядывались, проходя мимо, стараясь зацепить взглядом что-нибудь интересное из жизни белых. 

Эти десять километров из города до места назначения на рикше никогда не были такими длинными. Какая, однако, живописная зеленая дорога! Как я привыкла к ней, пока жила здесь! Она не казалась мне настолько зеленой. Метки пути обозначали приближение: храм, поворот, магазин, школа... 

Мое возбуждение достигло предела, я уже не соображала ничего. Я смотрела, узнавала, я чувствовала себя, как во сне. Мы расплатились с водителем, который нестерпимо медленно выдавал сдачу по одной купюре, пока я дрожащими руками надевала на плечи рюкзак. Я уже увидела все вокруг, я одним взглядом уже успела словно пролететь сквозь всю территорию, но ноги подкашивались, не слушались пальцы, и хотелось оставить формальности, оставить неизвестно зачем очутившегося здесь Лешу, бросить вещи, и бежать, бежать вглубь, под пальмы, и дальше, на пляж, и охватить разом все, вдохнуть ветер, обнять берег,потрогать песок, ощутить волны, шелест листьев, цвет лучей, осознать, что я здесь, снова здесь. 

Джон сидел спиной к нам, подставив лицо лучам заходящего солнца. Это было картинкой из прошлого. Он сидел и раньше почти на том же самом месте, отрешенно наблюдая действительность. Да, я не могла бы сказать, что Джон просто-напросто "любовался закатом". Джон медитировал и активно просветлялся, завязав с алкоголем и прочими радостями простых смертных. Я никогда не подходила к Джону, когда видела его таким. Иногда на закате он сидел с закрытыми глазами, погрузившись в медитацию, и меня всегда поражало, как он способен закрывать глаза, когда вокруг такие краски. Впрочем, надолго я об этом не задумывалась: у меня был Сережа, и мы жили вполне земными удовольствиями, и забыв об одухотворенном профиле Джона, я бежала на берег, в сияющее золото, где Сережа, всегда опережавший меня, уже сходил с ума от нахлынувшего в прямом и переносном смысле счастья. 

Ресторан был полностью разобран: один бамбуковый каркас остался с прошлых сезонов. Крепко держится, ничего, отметила я машинально. На полу были свалены бамбуковые подстилки, пальмовые листья для крыши, отсыревшие подушки. Джон услышал наши голоса, обернулся и встал.

Я почувствовала чуть-чуть заранее, что надо замедлить шаг. Взгляд Джона уверил меня в этом. Во взгляде вставшего нам навстречу человека не отразилось ничего. Ни удивления, ни вежливой радости. Джон не улыбнулся, но его взгляд и не был холодным, он ровно и спокойно смотрел на меня своими светлыми глазами, пока я все замедляла шаги навстречу, бросив невнятное "привет". 

- Привет, - ответил он без всякого выражения и посмотрел на нас
выжидательно. 

Леша протянул ему руку, они познакомились. 

Наверное, я неловко развела руками и с нелепой улыбкой сказала что-нибудь вроде: 

- Ну вот. Я приехала. 

Что я могла сказать ему? О чем могла спросить? Прошла, может быть, минута невнятных реплик, я спросила про Киру, Джон ответил, что она в доме. Он нисколько не был враждебен, он просто не проявлял никаких чувств. Стараясь унять дрожь в голосе, в руках и ногах, я сказала, что мы пройдемся, посмотрим, и найдем Киру. 

- Смотрите, ходите, - Джон обвел пространство вокруг широким жестом.
- Здесь совсем еще ничего не готово. Чтобы здесь переночевать, надо будет поработать и приготовить вам домик, мы все достанем. Или можно у Шивананда поспать. 

Мы двинулись дальше.


* * *

Сережа и Джон никогда не были друзьями. Их связало случайное путешествие вместе, случайно найденное место, случайно пришедшая на ум идея, понравившаяся обоим. Только реализацию ее они видели совершенно по-разному. Сереже, как и мне, были не слишком интересны духовные практики, бесконечные разговоры о йоге и просветлении, и отказ от вредных привычек. Для Джона же образ жизни и образ мыслей,
соответствующие образу места, были принципиальны. Он хотел создать настоящий йога-центр для аскетичных людей без вредных привычек, по-настоящему занимающихся йогой. 

До сих пор помню первые слова из текста на заглавной странице нашего сайта тогда: "Мы команда единомышленников..." 

Сколько же иронии мы вкладывали с Сережей в эти слова. 

Мы считали, что нисколько не рушим "концепцию места" тем, что периодически позволяем себе выпить рома и покурить биди на пляже или у себя в домике. Когда с нами жил Джуна - финский тусовщик, бэкпэкер, - он охотно разделял с нами эти удовольствия. Когда стали приезжать йога-туристы, мы стали пить и курить исключительно в домике, где жили. С нами тогда был еще один наш друг, и наши ежевечерние посиделки до сих пор вспоминаются как что-то родное и теплое. 

Джон молчаливо осуждал наше поведение. 

Мы не медитировали. Мы не слушали лекций тренеров по йоге, предоставляя их всецело туристам. Мы не рассказывали им историй о чудесах, которые непременно случатся с ними в Индии и перевернут им жизнь. Мы не советовали им ехать в ашрамы, мы не разбирались в методах очистки организма или в какой пещере тут лучше заночевать, чтобы как следует помедитировать. Мы не знали, где познакомиться с крутым гуру, который расскажет, что к чему. Меня подташнивало от историй про бриллианты, материализованные Саи-Бабой, и иногда прямо тянуло взять и сказать вслух что-нибудь до неприличия саркастическое. 

Наше разделение чувствовалось все сильнее. Я понимала, что Джон не питает ко мне лично никаких дурных чувств, но напряжение между ним и Сережей росло, а я была на стороне Сережи по умолчанию. Причина и следствие слились: я не была на его стороне, потому что мы были вместе. Наоборот: я была с ним, потому что была на его стороне. Мы понимали друг друга. 

В середине января приехала Кира. Она была в Индии впервые. Я никогда не видела ее раньше. Она пробыла у нас всего неделю. Потом они с Джоном уехали в коротенькое путешествие, после чего вернулись в Россию.

Тогда я и видела их в последний раз, зимой 2011 года. Когда приехала Кира, разделение наше усилилось, и меня не покидало ощущение, что в нашем месте сосуществуют два враждующих лагеря. Если раньше Джон просто предпочитал нашему обществу одиночество, то теперь у него появилась союзница, и ясно было, что он рассказывал ей про нас отнюдь не в доброжелательном тоне. 

* * *

Мы шли по тропинке между пальмами. Я была в том состоянии высшего душевного напряжения, которое трудно разложить на отдельные эмоции. Во мне все дрожало. Если бы меня никто не видел, мне кажется, что я бы легла, распласталась на этой земле, подержала бы ее в руках, и лежала бы так, пока не насмотрелась бы на любимые пальмы, нежно трепещущие над головой. Вокруг все было так, как бывает после сезона дождей, точно так же, как в том сентябре, когда я впервые все это увидела. Хрупкие стены домиков потемнели от влаги, где-то покосились двери, где-то
сорвало все пальмовые листы с крыши, и бамбуковый остов ее остался оголенным. 

Это зрелище само по себе заставило меня лишь улыбнуться: я знала, что предстоит ребятам и знала, что через пару месяцев все преобразится. Я вспомнила, как приезжали индийские рабочие, мотая наши нервы бесконечными промедлениями. Я вспомнила, как вначале мы сами помогали им: мы с нашей подругой красили бамбук коричневой краской из масла кешью, а Сережа строил бунгало вместе с рабочими. Масло кешью, пропитывая бамбук, защищает его от термитов. 

Среди пальм показался каменный домик, покрашенный в розовый цвет. Я не видела этого дома. Когда в начале мая мы покидали наш дом, мы мечтали, что сможем жить здесь всегда, и уезжать, когда захотим, а не подстраиваясь под сезон дождей. Показалась Кира и издалека помахала нам рукой. Я заметила Шивананда, который стоял и смотрел вверх на пальмы, периодически поднимая с земли старые кокосы и швыряя их - видимо, в обезьяну. 

- Привет, как добрались? Откуда приехали? - Кира была более расположена к общению и улыбалась нам. Мы постояли немного, и я направилась к Шивананду, который уже увидел нас. 

- Шивананд!

- Хелло, Мария, - душевно сказал он, и мы обнялись. Шивананд был для меня - и для всех - не просто хозяином земли, он был символом этого места. Мы все любили Шивананда за его живой характер, наивную порой любознательность и сообразительность, не свойственную большинству индусов. Пускай она сочеталась в нем с известной хитростью и желанием прикарманить побольше, но почему-то именно в нем это было настолько непосредственно, что даже Сережа иногда умилялся его объяснениям, почему ему стоит заплатить побольше. 

- Вон, видишь, опять пришли, - объяснил он, запуская вверх очередной
высохший кокос, и теперь, подняв глаза, я увидела резво перелетающую
с пальмы на пальму крупную обезьяну. 

Кира показала нам домик, пригласила нас поужинать с ними после заката.

Мы вышли к морю. 

* * *

На пляже воспоминания буквально раздавили меня и погребли под своей тяжестью. 

Вот она, гора, словно призрак, там, в дымке. Все еще существует. Вот орлы, что степенно и свободно парят здесь - их нет так часто над людными пляжами окрестностей Гокарны. Ожило все: первое утро здесь, когда мы встречали рассвет, звездные ночи, голубое свечение волн. Все ракурсы были знакомыми, каждый поворот головы вбрасывал в память один из старых кадров, бесконечные дни счастья. 

Наш апрель и первые дни мая были еще одним особенным счастьем. Мы жили здесь вдвоем, отдыхая от всех перипетий прошедшего сезона, обсуждали прошлое и строили планы на будущее. Мне постепенно становилось страшно возвращаться в Москву. Мы начали загорать, хотя и так давным-давно были привычно смуглы, но нам вдруг захотелось стать еще чернее напоследок. Мы всей кожей впитывали в себя солнце и соль любимого моря. Мы были жителями тропиков. Впрочем, мы оба остаемся ими до сих пор. 

Мы купались, и я смотрела новыми глазами на знакомый берег, который был частью моего дома. А потом я смотрела на ровный, спокойный закат, и, вспомнив и осознав, сколько разных закатов я видела здесь каждый благословенный день, с сентября по май, я разрыдалась так горько, словно почувствовала: теперь что-то умерло окончательно. 

* * * 

В голове вертелось слово "похороны". Там, на пляже, пришло осознание, что случилось нечто, чего я ждала, боялась, во что верила, чем жила. 

Это нечто было огромным сгустком энергии, которое заполняло меня больше двух лет после того, как я покинула это место. Это случилось со мной, и от меня что-то ушло навсегда, будто отлетела душа от тела. Я хоронила что-то, чему не могла дать правильного названия.

Ужин надломил меня еще сильнее, и я поняла: мы не останемся здесь до конца. Зайдя в кухню, мы предложили помочь, и Леша пошел доставать посуду из "кладовки", а я принялась резать салат. Каждая секунда била меня наотмашь. Я больше не знала, где что лежит. Салат как всегда заправляли пальмовым маслом и посыпАли кокосовой стружкой. В чай клали имбирь и корицу. Мы ели за низким столиком, сидя на бамбуковых подстилках и подушках, при свечах: электричество в этом сезоне еще не подключили.
Услужливая память выдает: помнишь ту грозу, которая застала вас троих в этой самой кухне? 

Еще бы не помнить. Я, Сережа и наша подруга сидели на стульях, скрючившись под свитерами и каким-то пледом, потому что дождь начал попадать на нас. Вокруг стало влажно, свечи погасли, струи дождя уже хлестали по всей кухне, оставив сухим лишь небольшой пятачок, в который мы и сдвинули стулья. Гром с молниями были чем-то невообразимым: я никогда не видела нигде таких гроз, как в сезон дождей на побережье Индии.

Гром оглушал не метафорично, а весьма буквально, закладывало уши, мы вздрагивали и даже вскрикивали от веселого страха, хватаясь друг за друга, и сквозь тонкий бамбук нас ослепляли молнии, такие яркие, что моментами становилось светло как днем. Мы на мгновение успевали увидеть испуганные лица друг друга и в следующую секунду покатывались со смеху. В тот сезон дождей в сентябре мы жили у Махеша, брата
Шивананда, потому что здесь еще нельзя было жить. Мы проводили здесь целые дни, но после заката уходили обратно в деревню, так как грозы начинались почти сразу, как только темнело. В тот вечер мы засмотрелись на закат, дождались темноты и не успели уйти: началась такая гроза, что мы решили переждать, пока она стихнет хотя бы чуть-чуть. Но ждать нам пришлось часа два. Зато тот вечер мы запомнили надолго. 

Многое из того, что рассказывала Кира, я прекрасно знала. Я помнила это, понимала, и для меня это было очевидно. Конечно, для Леши многое было в новинку, но меня не покидало чувство, что она будто нарочно рассказывает это и мне тоже, будто я здесь впервые. Я поймала и себя на том, что чересчур часто вставляю реплики вроде: "да, конечно, я знаю", "я помню", "а вот раньше..." и поняла после, что Кира ни на одну из этих реплик не отреагировала, будто не слышала их. Ни разу не сказала она сама чего-то вроде "а помнишь?", что пролилось бы настоящим бальзамом на мою душу. Нет. Для них меня здесь не было раньше. Может быть, и Сережи тоже не было? 

* * *

Мы провели две ночи в доме брата Шивананда, в той же комнате, где когда-то мы жили втроем с Сережей и нашей подругой. Кровать теперь стояла по-другому, а все остальное было тем же. При каждом шаге ухало сердце, и мне стало казаться, что я точно не выдержу всего этого. Человеческое сердце не может выдержать все. Веранда напоминала еще об одной грозе, из-за которой мы не спали всю ночь. Утром с этой веранды я наблюдала нежные краски рассвета, позолотившего верхушки пальм у дороги. Радуга прорезала небо. Я так и не легла больше спать тем утром, а
отправилась сразу на пляж. 

Утром я сердечно поздоровалась с Ганапати и другим поваром, чьего имени я так и не запомнила. Они по-прежнему работали в мини-кафешке Махеша. Ганапати крепко пожал мне руку. Он действительно очень хорошо к нам относился. Он любил приходить к нам в кухню сразу после заката, когда мы пили чай с мятой, беседовал с нами минут
десять-пятнадцать, но всегда отказывался от чая и какого-либо угощения. 

* * * 

Две ночи. Мы не провели там ни одного дня целиком. Я не могла там оставаться. Я не понимала, что делать. Помогать ребятам?

Для меня каждый шаг там был ножом в сердце.

Доставать вещи, которые вызовут новые воспоминания? Что-нибудь убирать, расчищать, совершая те знакомые телодвижения, что были когда-то привычной, здоровой, ежедневной физической работой? И все это для того, чтобы разбередить раны еще сильнее и спустя неделю уехать? Все казалось неловким и неудобным. Нас не должно было здесь быть сейчас, пока не приехали туристы, пока они жили здесь вдвоем. Одна я еще смогла бы остаться с ними ненадолго. Джон помог бы мне устроить любой из уцелевших домиков, и я чувствовала бы себя, в общем-то, нормально, насколько это возможно. 

Тогда я, наверное, помогла бы Кире, втянулась бы снова хотя бы на неделю в эту жизнь, имея возможность сколько угодно "медитировать" на любимом берегу, погружаться в мысли, пытаясь излечить себя. Я умею находить утешение и зализывать раны в одиночестве. Но Леша был здесь чужаком. Невозможно было представить себе, чтобы мы остались здесь.

Мы уезжали в Гокарну на целый день, ходили на Кудли бич, заглядывали в другие знакомые места. С утра завтракали у Махеша, приходили поздороваться с ребятами, болтали с ними некоторое время, шли купаться, а, накупавшись, сбегали. 

Возвращались поздно, шли к ним узнать как дела, а потом в комнату у Махеша, переодевались, принимали душ, складывали в мою тайскую непромокаемую сумку бутылку рома, колы, стаканы, сигареты - и отправлялись совершать противоправные действия на пляж, надеясь, что Джон и Кира ложатся спать рано, как настоящие йоги. 

Крупные звезды сияли над головой, но на этот раз я не ложилась на подстилку, вытянувшись во весь рост, чтобы, запрокинув голову, почувствовать: я лежу на краю планеты. Она движется вокруг своей оси и вокруг Солнца, и я лежу на ней, на теле этой живой, загадочной планеты. И до такой степени сильно можно было это почувствовать, что хотелось порой ухватиться за нее: что это за сила притяжения такая? Вдруг меня сейчас оторвет от моей планеты и унесет в открытый космос? 

Я начала остро это чувствовать тогда, и мне хотелось повторить это сейчас, но я почему-то не смогла. Может быть, мне просто захотелось оставить что-то только себе. Ведь мои слезы тогда на закате и так рассказали Леше очень много, изрядно подпортив ему настроение.

 
* * * 

Мы покинули мое любимое место на третий день. За два утра мы успели пообщаться и с Джоном, и с Кирой, и впечатление от первой встречи сгладилось. Они рассказывали нам всякие истории про Индию и наше место, Джон с интересом расспросил о моей жизни в Джайпуре. Я начинала узнавать его. Он изменился, но все же я видела, что немного знала этого человека прежде. Кира же не задавала вообще никаких вопросов. Не помню, о чем шел разговор, но как-то раз она сказала:

- Я Индию еще ничем не осквернила. Я здесь не курила, не пила, я не совершила здесь никакого дурного, грязного поступка. Приехала сюда чистая и вот до сих пор... 

Я не стала смотреть на Лешу в этот момент. Я всегда была не меньшим скептиком, чем он, и боялась при взгляде на него расхохотаться. Не к месту подумалось, что Сереже бы понравилось это высказывание не меньше. Осквернить Индию. Надо же а. 

Когда мы прощались, Кира, вооружившись каким-то индийским ядом, собралась травить термитов в одном из размокших домиков. Мы простились довольно тепло, но я испытала невероятное облегчение, когда мы прошли первые десять минут по пустынной дороге, миновали деревню, помахали Махешу и пошли пешком на автобусную остановку. Но окончательно камень свалился с моей души лишь тогда, когда мы оказались на Кудли бич. Там, среди обычных обитателей пляжей Индии, среди ресторанов и гестхаусов я почувствовала себя в относительной безопасности. Сердце мое стало биться ровно.