Наследство Алхимика

Вот Лахор 1879 года, -улочка  близ Делийских ворот,
  
 Делийские Ворота ("Дехли дарваза")

Ездили мы в Лахоре и в гости к Рани - жене старшего брата Салима. Она вообще мать-героиня, я считаю. 

Ирина... Потрясающий рассказ... И в Пакистане женщины могут идти своим путем... И какая мудрая...

tarjuman 

tarjuman
Замечательный рассказ у вас! Я вас ещё на Индостане читала и здесь теперь наслаждаюсь продолжением!

 Лен, Спасибо!  Правда? Мы с тобой вдвоем у меня сидели)) а я и не знала! Спасибо, Улиша, что читаешь! Это наш Боин, старший кот. Второй, его "сынок", валялся тут же рядом, не вошел в кадр.Aelina, спасибо за похвалу, честно, люблю, когда отзываются! ))

А вот прилетело ко мне по почте Ранино богатство: внучка,

Читаю свои письма из Пакистана, орошенные капельками слез, которые я писала маме и на которые почему-то не получала ответов. То ли письма не доходили, то ли еще какая причина… Писала, не надеясь потом уже и получить ответ, просто как дневник, как ниточку, за которую держалась в часы тоски по родному и близкому.

Прошли первые недели знакомств, радости встреч, наступили будни и встали камнем на дороге дела, которые не объедешь, не обойдешь. Первое испытание, что нам предстояло- операция Ширана.

Еще во время беременности я чувствовала, что с ним что-то будет не так, что мне придут и скажут, что что-то с ним не в порядке. Это было такое легкое, еле слышное предчувствие, которое меня не обмануло. На утро после его рождения, когда я очнулась от наркоза, в палату вошла врач и осторожно так начала говорить, что у него не все в порядке с ножкой. Я видела, как она старается изо всех сил сказать это помягче, но мне этого было и не нужно- я вздохнула с облегчением- всего-то проблема с аномалией на большом пальчике- он был как будто расплющен и направлен под углом в другую сторону. Все органы, голова, все-все было в порядке и я была совершенно спокойна. Врачи посоветовали сделать пластическую операцию и я вскоре даже забыла, что это нужно делать как можно скорее. Но, в отличие от меня, на Абиде это лежало тяжким грузом ответственности.

Сразу же по приезду в Пакистан он начал советоваться с доктором Рашидом, искать хорошего хирурга-ортопеда в Лахоре и вот, когда Ширану исполнилось почти 5 месяцев,  27 мая 1998 года нас положили в частную клинику на операцию. Хирург что-то там мне объяснял, растолковывал, чего я не могла понять из-за неведомых доселе, обуревавших меня чувств. Мне казалось, что я отдаю своего младенца на растерзание, и ничего нельзя поделать, так как всем кажется, что это правильно.

 Но, вот его унесли в операционную… Не помню, что мы и как были с Абидом, как долго ждали, помню только, как мне вернули Ширана, такого несчастного, посиневшего, спящего под наркозом, а мне казалось- умершего, я смотрела как безумная на хирурга, он мне говорил, что нужна будет ЕЩЕ ОДНА ОПЕРАЦИЯ, что они не смогли сделать все до конца, так как там пришлось бы резать сразу две вены, и что они на данном этапе смогли только выправить кость, вставив в ступню насквозь до самой пяточки стальную спицу. Я смотрела на него и видела просто перед собой фашиста, который
терзал моего ребенка и сказал, что будет терзать еще раз!

Где-то каким-то умом я понимала, что так надо, что все нормально, все будет хорошо, но мне хотелось убить этого человека, и мысленно я его убивала. Наверное, это называется материнский инстинкт. И я теперь считаю, что матерей надо как можно дальше держать от операционных, мужчины все-таки лучше держат себя в руках.

Ширан очнулся и застонал, заплакал так тихонько, так не по-своему, что лучше бы он орал, как всегда. Так как его запретили кормить часов 8-10, я не знала даже способа как его получше утешить. Абид дал ему обезболивающий сиропчик, но он все равно плакал и плакал. Наверное, от голода.
Хорошо, что с нами была сестра Абида, Зинат, она никогда не позволяла себе не держать себя в руках, всегда действовала и говорила здраво и успокаивающе, поэтому мне тоже стыдно было перед ней не держаться, но я не могла и поэтому сидела и молча ревела с открытым ртом в туалете. Потом умывалась, утиралась, одевала очки, пудрилась и выходила.  В очереди в туалет стоял Абид.

Мы боялись до ребенка дотронуться, чтобы не сделать ему больно, а он, оказывается, просил с ним поиграть и сделать его ежедневную зарядку!  Абид каждый день крутил его за ноги вверх тормашками, и так и сяк, и пока он не получит этой дозы своего адреналина-будет ныть и капризничать. И вот трясущимися руками Абид решил с ним так поиграть, после чего он мгновенно успокоился! Его не беспокоила ни ножка, ни особенно голод, ему нужен был его адреналин))

Как потом показала жизнь- боль и болезни он переносил всегда терпеливо и довольно спокойно, но никогда не выносил скуки.
Как и в Сукхеки, пока мы лежал с ним в больнице, он был любимцем публики, все соседи развлекались с ним и выходили на прогулку, увидев нас в садике во дворе, угощали нас  и баловали.

 
 После перенесенных встрясок и переживаний мы отправились погулять и сделать какие-то бумажные дела в столицу, в Исламабад, поближе к прохладе гор. Там я познакомилась с семьей маму (дяди по матери Абида) Аслама. Он был профессором, преподавателем в одном из колледжей столицы в области физики.

О, сказочница пакистанская продолжает ткать пестрый ковер своих воспоминаний!

Никого не знаю равного Тарджуман по легкости дыхания и точности передачи мельчайших нюансов. Читаешь и слышишь нежный и усталый женский голос, и проступает в московской квартире миражом  акварельно-туманный Пакистан. И потерявшая от ужаса способность рассуждать молодая мать с полными слез глазами...

Вот так? 

  

Да, очень красиво! Спасибо.

Вернувшись домой, месяц мы ухаживали за ножкой Ширана. Вернее, это делал Абид- я была не в силах этим заниматься. Он делал перевязки, обрабатывал швы, которые потом сам же и снимал с доктором Рашидом, вытаскивал спицу. Доктору Рашиду, кстати, Ширан почему-то всегда спокойно доверял свое тело, а вот того хирурга сразу узнал, когда пришло время ехать к нему на осмотр и консультацию. Увидел и как давай реветь!
Несмотря на жару, рос он хорошо, кушал с аппетитом, стал лучше спать днем, ночью спал, не просыпаясь, а рано утром, открыв глазки, улыбался мне, садясь на горшок. Смешно так тужился, приговаривая «а-аа..», я хихикала, а он смотрел на меня и еще громче кряхтел.

До операции, в 5 месяцев, он уже пытался «ходить» за ручки и даже «бегать», еще не умея толком сидеть, но потом забыл и только через какое-то время снова учился вставать, осторожно опираясь на больную ножку. В 6 месяцев, как только научился уверенно сидеть, тут же изо всех сил стал  пытаться ползать,- просто сидеть стало не интересно. 

Еще в юности, представляя себя матерью, я рисовала в воображении сладкие картинки того, как кто-то скажет мне «мама», будет обнимать меня маленькими ручками, целовать… Знала бы, какую цену нужно платить за эти маленькие и такие редкие радости) Но, свою первую картинку я получила, когда Ширану было месяцев пять и он впервые позвал меня : «Мемм, мемм». Вторым его словом месяцев в шесть было «Бу» (Бхука-голодный). Когда уставал на чужих руках и просил кушать тянулся ко мне и говорил «Мммаам, ммем, бууу» (Мама, кушать хочется). И, увидев свою бутылочку, громко и радостно начинал хныкать. 

...Прошло всего полгода. Ну что для меня сейчас какие-то 6 месяцев? Пфф, пролетают как несколько недель, которые в свою очередь пролетают как « О, опять пятница, только вчера вроде была пятница?» А тогда это время тянулось как огромная толстая резинка, особенно когда почти регулярно, на несколько часов, в самый пик жары выключался свет. Время останавливалось вместе с умирающими лопастями раскаленного вентилятора. Если бы не ребенок, которого нужно было спасать от зноя и духоты, крутить над ним веер-панкху, пока он спит или играет, можно было бы просто так же выключаться как вентилятору, но приходилось двигаться, как одной из двух-трех мух, с трудом летающих наперекор законам природы, пока все их приличные собратья отдыхают где-то в небытии)

 Как писал Жванецкий,  И что раздражает, так это деревья. То зеленые, то желтые.