Востоковеды: индологи, буддологи, арабисты

ДАТЫ ЖИЗНИ

Родился 26 августа 1933, Москва, СССР — умер 30 сентября 2008, Нёйи-сюр-Сен, Франция, похоронен в Москве на Троекурвском кладбище

ЗВАНИЯ И ЗАНИМАЕМЫЕ ДОЛЖНОСТИ

Действительный член РАН. Главный научный сотрудник Института востоковедения РАН. Заведующий кафедрой истории Южной Азии ИСАА при МГУ. Руководитель Центра индологических и буддологических исследований ИСАА при МГУ. Научный руководитель Центра сравнительного исследования древних цивилизаций ИВИ РАН. Заведующий сектором Института востоковедения АН. Главный редактор журнала «Вестник древней истории». Председатель редколлегии серии «Памятники письменности Востока». Член редколлегии Литературной панорамы «Зарубежный Восток».

ОБРАЗОВАНИЕ:

1951—1956 — студент факультета востоковедения МГУ;
1956 — аспирант МГУ;
Диссертация — История образования и система управления империи Маурьев. АД … к.и.н. М., 1961. 20 с.
1961 — кандидат исторических наук, ИСАА, МГУ;
Диссертация — Индия эпохи Маурьев. (Общество, государство, культура). АД … д.и.н. М., 1970. 63 с. Доктор исторических наук.
1978 — профессор МГУ;
1981 — член-корреспондент АН СССР;
1990 — академик АН СССР (с 1991 РАН);
1996 — почетный доктор Института высших тибетологических исследований.
1999 — заслуженный профессор МГУ.
Иностранный член Французской Академии искусств и изящной словесности (2000).
Член Королевской Шведской Академии истории, литературы и древностей.
Член-корреспондент Итальянского Института Азии и Африки.

ИССЛЕДОВАНИЯ:

Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Древняя Индия. Исторический очерк. — М.: Наука, 1969. — 736 с. — 5000 экз.
2-е изд.: Индия в древности. — М.: Наука, 1985. — 758 с. — 25000 экз.
3-е изд.: СПб.: Алетейя, 2001. — 816 с. — 1300 экз.
Бонгард-Левин Г. М. Индия эпохи Маурьев. — М.: Наука, 1973. — 407 с. — 2500 экз.
Антонова К. А., Бонгард-Левин Г. М., Котовский Г. Г. История Индии. Краткий очерк. — М., 1973.
2-е изд. — М., 1979.
Бонгард-Левин Г. М., Грантовский Э. А. От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и история. — М., 1974. 

 
2-е изд., доп. — М.: Мысль, 1983. — 208 с. — 80000 экз.
3-е изд. — СПб., 2001.
Тюляев С. И., Бонгард-Левин Г. М. Искусство Шри Ланки: древний и средневековый период. (ОИТИИ). — М.: Искусство, 1974. — 207 с. — 25000 экз.
Бонгард-Левин Г. М., Герасимов А. В. Мудрецы и философы Древней Индии: Некоторые проблемы культурного наследия. (КНВ.МИ). — М.: Наука, 1975. — 342 с. — 10000 экз.
Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. Философия, наука, религия. — М.: Наука, 1980. — 334 с. — 50000 экз.
2-е изд. — Древнеиндийская цивилизация. — М.: Наука-ВЛ, 1993. — 317 с. — 6000 экз.
3-е изд. — Древнеиндийская цивилизация. История. Религия. Философия. Эпос. Литература. Наука. Встреча культур. — М.: ВЛ, 2001. — 495 с.
4-е изд. — М., 2007.
Бонгард-Левин Г. М. Древняя Индия. История и культура : Сб. ст. — СПб.: Алетейя, 2001. — 288 с.
Бонгард-Левин Г. М., Бухарин М. Д., Вигасин А. А. Индия и античный мир. — М.: ВЛ, 2002. — 360 с. — 1000 экз.
Бонгард-Левин Г. М. Индия: Этнолингвистическая история, политико-социальная структура, письменное наследие и культура древности : Сб. ст. — М.: Наука, 2003.

ПУБЛИКАЦИИ И ПЕРЕВОДЫ

На русском языке:
Бонгард-Левин Г. М., Волкова О. Ф. Легенда о Кунале (Kunalavadana из неопубликованной рукописи Asokavadanamala). — М.: ИВЛ. 1963. — 101 с.
Памятники индийской письменности из Центральной Азии. / Пер. Г. М. Бонгард-Левина, М. И. Воробьевой-Десятовской, Э. Н. Тёмкина. (Серии «Памятники письменности Востока» и «Bibliotheca Buddhica»).
Вып.1. (ППВ.73,1; ББ.33). — М., 1985.
Вып.2. (ППВ.73,2; ББ.34). — М., 1990.
Вып.3. (ППВ.73,3). — М., 2004.

На английском языке:
Correspondances orientalistes entre Paris et Saint-Pétersbourg (1887—1935) : : Sylvain Lévi, Alfred Foucher, Émile Senart et Paul Pelliot : Lettres adressées à Sergej F. Ol’denburg, Fedor Ščerbatskoj, Vasilij M. Alekseev, Vasilij V. Radlov et Fridrich A. Rozenberg / Grigorij M. Bongard-Levin, Roland Lardinois, Aleksej A. Vigasin (Mémoires de l’Académie des inscriptions et belles-lettres: N. S.. T. 26.) — Paris: Diffusion De Boccard, 2002. (из истории российской науки)

НАГРАДЫ И ПРЕМИИ:

Орден «Знак Почёта» (1983).
Лауреат Государственной премии СССР (1988).
Лауреат Государственной премии РФ в области науки и техники (2000).
Лауреат премии им. Дж. Неру (Индия, 1972).
Лауреат премии «Саравати самман» (Индия, 1996) — за вклад в изучение индуизма.
Лауреат интернациональной премии Святого Марка (Венеция, (1990).
Лауреат премии «Триумф» РФ (2003).
Кавалер ордена искусств и литературы (Франция).
Кавалер ордена Почётного легиона (Франция).
Орден «Падмабхушан» (Индия).

Научная деятельность Георгия Максимовича Бонград-Левина началась с того, что он был аспирантом у Юрия Николаевича Рериха - это наложило отпечаток на всю его жизнь, сформировало его, как исследователя. Следует упомянуть, что он был потомственным этнологом, сыном этнолога М. Г. Левина

Прочитайте воспоминания Георгия Максимовича о своём Учителе - Юрии Рерихе, с которыми он выступил на Рериховских чтениях.

Перечисленные масштабные труды академика изданы и переизданы, их можно купить и ознакомиться. А я хочу привести вам пример его научно-литературных изысканий. Не совсем даже литературных, но очень неожиданных. Будучи блестяще образованным человеком, Георгий Александрович прекрасно знал и ценил русскую поэзию и прозу. Подойдя же к изучению любимых поэтов как ученый, он провел интересные изыскания и опубликовал их, а я сделаю тут перепост его блистательных эссе.

Итак, неожиданное для многих имя в отечественной и мировой индологии: Константин Бальмонт

Литературное наследие известного русского поэта-символиста Константина Дмитриевича Бальмонта (1867-1942) огромно. Ему принадлежат десятки сборников стихов и прозы. Одаренный лингвистическими способностями, он владел многими языками. По свидетельству современников, Бальмонт знал более десяти европейских языков, изучал восточные, в том числе санскрит, японский и китайский. Творческие интересы поэта были необычайно разносторонни: Бальмонт увлекался культурой майя, культовой поэзией Древнего Египта, мифами Полинезии и Океании, преданиями об Озирисе и иранском Ахурамазде, переводил гимны индийским божествам огня и ветра — Агни и Вайю, спутникам богов Марутам, богине мудрости и красноречия Сарасвати.

Его никогда не покидала страсть к путешествиям, поэт стремился к познанию разных стран, чужих культур, таинственных обычаев; увлеченно занимался этнографией (прежде всего фольклористикой), интересовался антропологией. Острую любознательность он пронес через долгую, во многом трагическую жизнь.
 
 

Заметное место в творчестве Бальмонта занимала Индия, ее древняя цивилизация. Об этом говорят стихи поэта, его переводы памятников индийской мысли, переписка.

С письменными памятниками индийской культуры Бальмонт впервые ознакомился, очевидно, еще в 1897 г., когда в Оксфорде читал лекции по русской литературе. В архиве Оксфордского университета сохранились списки ученых, которые посещали лекции русского поэта. Среди них был и Макс Мюллер (1823-1900) — выдающийся санскритолог, блестящий знаток литературы и религии Древней Индии, организатор всемирно известной серии "Священные книги Востока". Встречи с одним из корифеев мировой индологии не могли не оказать влияния на молодого поэта. Судя по архивным материалам, Бальмонт внимательно изучал труды М. Мюллера, прежде всего по ранневедийской литературе, в частности, перевод ведийских гимнов (Оксфорд, 1891).

Находясь в Англии, Бальмонт увлекся теософией. Он с упоением прочитал книгу Е.Блаватской "Голос Молчания" ("The Voice of the Silence"), в которой был широко использован индийский материал (Упанишады, "Бхагавадгита", буддийские тексты и т. д.).

Экземпляр книги он послал в Москву Брюсову. Поклонник античной философии, Брюсов не разделял теософских увлечений своего друга. "Вы заблуждаетесь, — писал он, — индийской мудрости нет... Эллины более правы, чем мантры. Можно сказать "майя", можно говорить "заблуждение Я", но нельзя не мыслить себя свободным, нельзя не чувствовать себя свободным, нельзя ни человеку, ни ангелу, ни даже сверхчеловеку" (апрель 1898 г.). Полемика поэтов возникла, очевидно, после написания Бальмонтом стихотворения "Майя" (условно — иллюзия. — Г. Б.-Л.).

Тем не менее Бальмонт и в тот период, и в последующие несколько лет был поглощен идеями Блаватской — эта "утренняя заря внутреннего расцвета" не покидала его, но он стремился самостоятельно понять и оценить концепции индийских религиозных и религиозно-философских школ. После первого пребывания в Оксфорде Бальмонт издает сборник "Тишина. Лирические поэмы" (СПб., 1898), где к разделу "Мертвые корабли" в качестве эпиграфа взяты строки из книги Блаватской. "Майя", как и другие стихотворения, навеянные индийской религией и философией (прежде всего Упанишадами), вошла затем в сборник "Лирика мыслей и символика настроений. Книга раздумий" (СПб., 1899). В следующей книге — "Горящие здания. Лирика современной души" (М., 1900) — стихи на индийские сюжеты ("Индийский мотив", "Индийский мудрец", "Паук") составили уже особый цикл — "Индийские травы". Раздел открывается двумя эпиграфами: "Tat tvam asi" — "То есть ты. Основоположение индийской мудрости" и "Познавший сущность стал выше печали. Шри-Шанкара Ачария". Первый эпиграф отражает основную концепцию Упанишад, второй — слова Шанкары, создателя учения веданты.

Обращение к Упанишадам и веданте отражало не только влияние теософского учения Е. Блаватской, но свидетельствовало о знакомстве в России с индийскими религиозно-философскими учениями. После первого приезда в Оксфорд Бальмонт еще не раз посещал этот университетский центр и серьезно занимался изучением индийской культуры. В одном из писем (Оксфорд, 10.VIII.1902) он писал Брюсову: "Я пребываю в Индии", просил его прислать книги по Индии, в частности, "Камасутру".

В сборнике "Будем как Солнце" (М., 1903), который был высоко оценен А. Блоком и В. Брюсовым, Бальмонт так объяснил причину своей увлеченности Индией:

Это стихотворение входило в цикл, посвященный Д С Мережковскому — автору популярных тогда стихотворений "Нирвана" и "Будда" И, возможно, оно было ответом известному поэту, одному из корифеев символизма начала века

Лен, а ты какие из этого списка книги читала?

Чтобы глубже проникнуть в тайны индийской мудрости, Бальмонт знакомится с научными и научно-популярными индологическими трудами, работами по религии, философии, мифологии Индии.

В Бенаресе Бальмонт пишет несколько стихотворений, в том числе "К звездам", "Пение". Священный берег Ганга — место паломничества — вдохновляет его на строки, ставшие затем широко известными.

С вершин небес упал на Землю Ганг.
И браманы в нем черпают отвагу.
Читать миры, смотря умом во влагу...
Мечта звенит. Священный вьется дым.
Как хорошо быть в ладе с Мировым.
(стихотворение "Индия").

Из Бенареса путь лежит к Агре, Дели, Бомбею. Судя по письмам, Бальмонт продолжает знакомиться с памятниками (в частности, посещает остров Элефанта близ Бомбея), дополняет коллекцию, которую по возвращении из экспедиции подарил Музею антропологии при Московском университете.

Посещение Цейлона и Индии, ознакомление с религиями и мифологией индуизма и буддизма, древними памятниками искусства стало заметной вехой в творческой биографии поэта. 

"Я был совершенно счастлив, — говорил Бальмонт М. Цветаевой, — два месяца я был в старой Индии".

Во время путешествия и сразу же по завершении им было написано немало стихотворений, которые были включены в сборники "Белый зодчий" (1914) и "Ясень" (1916). Архивные материалы позволяют подробно проследить ход работы Бальмонта над переводом "Жизни Будды" Ашвагхоши. В письме от 17 мая 1911 г. Бальмонт сообщал М. Сабашникову, что перевел уже треть поэмы Ашвагхоши "Жизнь Будды", с которой впервые познакомился два-три года назад

Работая над переводом поэмы, Бальмонт, судя по письмам, углубленно изучал буддологические труды, готовил себя к встрече с "живым" буддизмом в Индии и на Цейлоне. Чтобы понять сущность этой религии и подобрать иллюстрации к переводу, в письме к М. Сабашникову он просил прислать научные книги по буддизму, изданные в России.

Во время путешествия Бальмонт продолжал упорно работать над переводом поэмы. В письме из Тасмании от 16 апреля 1912 г. он писал издателю:

"Я отправил тебе, одновременно с этим письмом, в закрытом и запечатанном пакете, весь текст "Жизни Будды" Асвагоши — Дгармаракши и, в качестве приложения, 4 лучших главы из первичного текста "Жизни Будды" Асвагоши, коего неполных 13 глав сохранилось на санскритском языке. Я вполне предпочитаю версию Асвагоши — Дгармаракши ("Жизнь Будды", как она сохранилась на китайском языке). Но эти добавочные 4 главы имеют безусловный литературный интерес и, кроме того, уберегут нас от осуждения, что первичный текст обойден. Остальные главы первичного текста сухи и не пригодны для Русской публики".

В письме из Парижа от 7 апреля 1913 г. поэт писал:

"Я счастлив мыслью, что Асвагоша предстанет в достойном лике перед Россией (подчеркнуто К. Бальмонтом. — Г. Б.-Л.), о которой он не мог предполагать, но которая в 20-м веке, уверен, подарит ему много друзей..."
В мае Бальмонт вернулся в Москву и на вопрос встречавших корреспондентов о цели его кругосветного путешествия, в частности, ответил: "В Индии мне удалось сделать большую работу — перевести русскими стихами древнюю санскритскую поэму "Жизнь Будды" поэта Асвагоши".
 
 
Завершив перевод поэмы Ашвагхоши, Бальмонт приступает к переводу других индийских сочинений. Уже в феврале 1913 г. он знакомит Сабашникова со своими новыми планами переводов индийской классики. "Из Индийской словесности — если ты уже не договорился с кем-либо — пожалуйста, оставь для меня передачу на Русском Языке драмы Судраки "Васантасэна" и священной книги "Бхагават-Гита" (письмо от 22.11.1913).

Русского поэта полностью захватила драматургия Калидасы. Письма Бальмонта передают творческую атмосферу работы, когда поэт, по его собственным словам, "был совершенно упоен Калидасой и индусами". В своем письме М. Сабашникову 24 декабря 1913 г. он писал:

"Я перечитываю "Сакунталу" Калидасы и, если она мне всегда нравилась, теперь, после более близкого прикосновения к Индии, я от нее в восторге. С истинным увлечением займусь воспроизведением ее по-русски. Я вернулся также к занятию Санскритским языком и намерен прочесть с Леви или с другим санскритологом, как "Сакунталу", так и другие Индусские произведения, в подлиннике, прежде чем переводить их. Мне казалось бы поэтому, — и по другим соображениям, что предпочтительнее, для начала, ограничиться одною лучшей жемчужиной, а то, собирая их все (их много!), потонем. Явим одну, а потом — еще и еще! Впрочем, просто начнем, а там увидим".
 
 
Задолго до выхода "Сакунталы" отдельным изданием Бальмонт приступил к переводу других драм Калидасы — "Малявика и Агнимитра" и "Урваши". Он регулярно посылал издателю просмотренные корректуры "Сакунталы", списки исправлений и опечаток, с волнением ждал постановки драм Калидасы на русской сцене, обсуждал вопрос об издании трех драм в одном томе и об авторе предисловия к нему.
Весной 1916 г. увидел свет том, включавший перевод Бальмонта трех драм Калидасы и вступительный очерк академика С. Ф. Ольденбурга
"Несколько слов о Калидасе и его драмах и о сущности индийской поэзии".

Из писем поэта и других архивных материалов известно, что Бальмонт, знавший труды отечественных индологов, просил издателя пригласить именно Ольденбурга написать вводную статью.

Круг интересов поэта постоянно расширяется — он знакомится с гимнами "Атхарваведы". Его перевод появился в марте 1915г. в журнале "Современник". Чуть раньше — переводы афоризмов Бхартрихари. В вводных строках Бальмонт писал: "Бгартригари — один из наиболее ценимых индусских поэтов начала христианской эры. Известный французский санскритолог Сильвэн Леви ставит его по утонченности поэтического восприятия наряду с великолепным Асвагошей, поэма которого "Жизнь Будды" появилась недавно в Москве в издании Сабашниковых. Быть может, было бы вернее ставить его в параллель с создателем утонченных женских образов, драматическим поэтом Калидасой".

К индийской тематике Бальмонт обращался и после окончательной эмиграции во Францию в 1920 г., но занятия индийской цивилизацией приобрели другой характер и иную направленность: в России, следуя лучшим традициям русской культуры, поэт свои переводы памятников индийской словесности, "индийские" стихи, статьи и лекции обращал к широким слоям читателей.

Его статьи и стихотворения, посвященные Индии, лишь изредка появлялись во Франции в периодических изданиях на русском языке, а также в газетах и сборниках, изданных в Праге, Риге, Берлине, Стокгольме.

Показательно, что уже в ранних сборниках индийская культура соотносилась Бальмонтом со славянской.

Я знаю, что Брама умнее, чем все
бесконечно-именные боги.
Но Брама — Индиец, а я — Славянин.
Совпадают ли наши дороги?

("Литургия красоты". М. 1905)
 
 
Этот вопрос поэт решал своей жизнью. Тема сопричастности Индии проходит через все его творчество. Индийская культура воспринимается им как духовно близкая, он осознает нерасторжимую связь с ней.

В мир Бальмонта индийская тематика вошла настолько тесно, что он даже писал о своем "индийском мышлении". Бальмонт был одним из первых, а в ряде случаев и первым из русских писателей и поэтов, кто познакомил читателей с разными жанрами древнеиндийской словесности: гимнами "Ригведы" и "Атхар-ваведы", поучениями Упанишад, афоризмами поэта-лирика Бхартрихари и, конечно, "Жизнью Будды" Ашвагхоши и драмами Калидасы.

Русский читатель впервые узнал о многих шедеврах индийской литературы, и ему дарил их искусный мастер слова, талантливый поэт, человек, стремящийся к пониманию тайн необыкновенной притягательности Индии, веривший в ее великое будущее.

Публикуется по изданию: Г.М.Бонгард-Левин "Из "Русской Мысли", "Алетейя", Санкт-Петербург, 2002
На фото: К.Бальмонт. 90-е годы
Источник: http://portal-credo.ru/
http://www.portal-credo.ru/site/?act=lib&id=2751

А Пятигорского с Дандароном познакомил Юрий Рерих.

УХОД ДАНДАРОНА

Блестящий наследник монгольской йогической традиции Северного (Тибетского) буддизма и одновременно талантливый продолжатель русской традиции классической востоковедной науки — буддологии, Дандарон умер утром 26 октября 1974 года, на середине пятилетнего срока своего третьего заключения в исправительно-трудовом лагере на берегу Байкала (дивное, говорят, место), в возрасте 60 лет. 

Всего в своей жизни он пробыл в тюрьмах и лагерях около 22-х лет. Так кончилась «дандароновская эпопея» — история его «буддийского процесса», прошедшего в конце 1972 года и завершившегося пятилетним сроком ему и заключением в психобольницы четырех его учеников (в настоящее время все четыре вышли).

 Процесс был широко освещен в прессе, смерть Дандарона также не прошла незамеченной, и ни о том, ни о другом я не буду здесь подробно писать. Речь пойдет о иных вещах, представляющихся мне сейчас, после его смерти, очень значимыми именно в связи с его жизнью и смертью.

Заметку об этом удивительном человеке я хочу начать с разговора об одном престранном явлении, которое просуществовало в России, пожалуй, лет 50-60 и которое я бы назвал не менее странным словом «имперская культура» (именно имперская, а не императорская). Название это чисто условное. Оно имеет отношение к царствовавшей династии не более, чем название стиля «ампир», и подразумевает существование определенной, хотя и чисто элитарной, но при этом весьма обширной, открытой и абсолютно наднациональной культурной среды. Складывание и развитие этой среды так долго никто не хотел увидеть за проклятыми ярлыками «немец», «русский», «поляк», «еврей», «калмык», «иноверец» — за той страшной болезнью обозначений, которой не избегли даже великие этого места, даже Достоевский, даже Чехов, меж жизнями которых «имперская культура» и стала самой собой.

И вот в чем сущность этого явления: какие бы диковинные и, казалось даже, чуждые русской культуре по конкретному содержанию вещи ни являлись на ее периферии, какие бы неожиданные импульсы ни возникали вне основного ее течения, они неизбежно «затягивались» в нее, сливаясь с общим ее потоком и сообщая ей особую универсальность и особое разнообразие. Она ничего не гнала из себя, но стремилась вобрать в себя всё, как своё (но только на высшем, элитном уровне своего существования). В самом деле, когда пожилой Осип Мандельштам возвращался в свою «буддийскую Москву» (выражение, употребленное им не единожды), молодой Бидья Дандарон еще только собирался в не совсем пока еще «дебуддизированный» Ленинград — кары на буддологов пришли через пару лет. А когда Дандарон родился, то уже достраивался буддийский храм в Петрограде, построенный на деньги бурятских и калмыцких скотоводов и православных академиков.

Но пойдем еще дальше назад, перескочив через три четверти столетия, и мы обнаружим, что в России изучение Северного буддизма началось почти тогда же, когда оно началось в самой колыбели мировой буддологии — Англии. Не славный ли повод вернуться к вечно молодой теме русского приоритета? Да ведь под самим же Николаем Палкиным, а не под каким-нибудь там Вильгельмом Четвертым, Якоб Шмидт и Антон Шифнер начинали переводить, трактовать и издавать тибетские и монгольские буддийские тексты. Да ведь немцы они, кажется? — да в том-то и дело, что не немцы и не русские они сейчас, а первые приметы той элитной культуры, которая жадно вбирала в себя свершения, не заботясь о языке и происхождении (в это время уже начинался русский полиглотизм, идущий от русско-французского и русско-немецкого билингвизма).

А немного позже (дальше назад идти некуда и нам придется «возвращаться вперед»), в 50-60-х годах прошлого столетия первые доклады о живом буддизме стали публиковать и соотечественники Дандарона в православной же, конечно, и, вдобавок, — Императорской Академии Наук. Прошло еще лет 20, когда буряты и калмыки, не переставая быть бурятами и калмыками, объясняли православным, лютеранским и даже неверующим русским профессорам религию и философию буддизма. И не на правах туземных информантов, а на правах коллег. Это не было русификацией, ассимиляцией, абсорбцией — ни один из этих мрачных, дурацких терминов здесь неприменим. Просто здесь уже работала во всю элитная культура. Только внутри нее и могла возникнуть русская наука о буддизме с плеядой славных имен: Минаев, Васильев, Позднеев, Ольденбург, Цыбиков, Щербатской, Обермиллер, Востриков... Эта культура не боялась буддизма и не превращала его в диковинку для туристов; буддизм просто становился ее фактом, ее феноменом.

Когда Дандарон в возрасте 4 или 5 лет был объявлен перевоплощением одного умершего буддийского святого и провозглашен духовным принцем Бурятии, то в Петрограде уже погиб молодой Розенберг: то ли в Финском заливе утонул, поздней осенью катаясь на лодке, то ли от тифозной горячки умер, то ли в пожаре сгорел — уже в 21-м году было трудно установить, что послужило истинной причиной смерти в 19-м или 20-м автора единственной в своем роде книги — «Проблемы буддийской философии». В «ласковые» 20-е годы, когда бурятский буддизм, как и русское православие, пережил волну обновленчества и коллективизма в духовной иерархии (что не помешало 30-м годам равно «вывести в расход» новых вместе со старыми), мальчик Дандарон учился у лам йогической практике медитации, тибетскому и старомонгольскому. В это время его духовный наставник — крупнейший буддийский мистик Цеденов, и его отец — ближайший сподвижник последнего, уже погибли или исчезли из Бурятии, а академику Федору Ипполитовичу Щербатскому, еще директору Института Буддийской Культуры в Ленинграде, был любезно предоставлен в помощники славный простой парень в кожаной тужурке.

Когда, наконец, в «справедливые» тридцатые годы молодой Дандарон приехал учиться в Ленинград, он нес в себе незаурядные возможности буддологических свершений. Снова, как в «серебряные десятые», тибетская Монголия пришла учить и учиться... Дандарон уже тогда очень много знал — плод не только врожденного таланта и поразительной буддологической интуиции, но и богатейших сведений о тантристском буддизме, полученных в раннем послушничестве. Но Мандельштам уже благополучно «уехал» из «буддийской Москвы», а в буддологическом Ленинграде жизнь становилась столь странной, что даже старожилам было не разобраться, а не то что гостям из Забайкалья. Я не знаю, успел ли за два года «разобраться» Дандарон, но он успел многое сделать в пополнение своей буддологической эрудиции, не говоря уже о превосходном русском языке. Да если бы и разобрался, навряд ли это ему помогло б, когда в конце 37-го он был арестован, не то как буддийский шпион, не то как конспиратор. Обермиллер к этому времени уже сгорел в чахотке, а Востриков был взят почти одновременно с Дандароном.

В буддологии остался один Щербатской. В Бурятии всё, что осталось от монастырей и молелен, было растоптано местной прогрессивной молодежью, а все, что осталось от монахов — лам, поехало на... Правда, на восток от Забайкалья не очень уж поедешь — скоро Тихий океан. Но можно и на север — мы не догматики географии. Да и немного от них осталось. В тюрьме Дандарон был страшно пытан. Потом — голод и стужа лагерей. 

Потом — крошечное «окно» — менее чем в год освобождение после войны и, по известному приказу, повторное заключение. И так до середины 50-х годов. Всё это время — более 18 лет — размышления о буддийской философии, чтение молитв, йогическая практика. И всё это — в проекции на лагерную жизнь. И кого здесь только нет... И коммунисты, и эсеры, и белые, и красные, и черные, и желтые. Тут уж не российская, а прямо мировая империя в микропрототипе. Да и не в таком уж «микро». Буддийской работе помог чудной случай.

После разгрома Квантунской армии летом сорок пятого «с налета» хватанули лам из какого-то якобы сопротивлявшегося монастыря. Те из них, кто доехал до лагеря, стали на долгие ночи и дни буддистическими собеседниками и сотрудниками Дандарона. Вокруг них постепенно сложился своего рода буддийский круг, опять же такой пестроты, которую мог явить только лагерь того времени; здесь и бьгоший профессор из бывшего Института Красной Профессуры, и бывший немецкий журналист, и бывший секретарь обкома, и бывший.., но в их тогдашнем «настоящем» (а кроме настоящего тогда не было ничего) всё это было крайне серьезно. Они занимались буддийской философией и йогой, но главное — осмыслением своей собственной жизни и своего собственного положения в смысле буддийской философии и йоги. В течение нескольких лет Дандарон руководил этими занятиями. Это не было испытанием буддийских принципов или этических идеалов; скорее, это явилось особым опытом, произведенным людьми над самими собой, ибо только в таком опыте и можно видеть сущность практического буддизма (любой эксперимент над кем-либо, кроме себя самого, в буддийской этике запрещен абсолютно, будь то эксперимент физиологический, психологический, этический или социальный).

Вспоминая о лагере, Дандарон часто повторял, что странствующему из рождения в рождение буддисту очень полезно родиться в России. И, смеясь, добавлял: «Заметьте, я говорю «буддисту», а не «буддистам», — это очень значимая поправка. 

Пока Дандарон был в лагере, с буддологией в России просто ничего не происходило. Давно умер Щербатской. Давно погиб в лагере Востриков.

 В середине пятидесятых годов почти одновременно произошли два события. После лагерных странствий возвратился в Россию Дандарон. После странствий по Индии, Центральной Азии, Китаю, Европе и Америке возвратился в Россию Юрий Николаевич Рерих — превосходный буддолог, феноменальный знаток Тибета и Монголии. 

Замечательно, что одним из его первых вопросов мне, в то время его подчиненному по службе и ученику, было: «Вы знаете Дандарона?» Я сказал, что не знаю. Юрий Николаевич улыбнулся и сказал: «А я знаю». 

 
И вдруг, снова началась буддология, как никогда или, как когда-то. Стали переводиться и издаваться буддийские тексты.Появились новые серьезные статьи, трактующие самые сложные вопросы религии, метафизики и психологии буддизма. Над буддийскими проблемами работали не только молодые индологи, но и молодые китаисты, цейлонисты, вьетнамисты (старых не было). 

Дандарон наезжал в Москву и Ленинград, изредка. Очень много работал, писал, переводил с тибетского, толковал тексты, описывал и систематизировал рукописи и ксилографы. 

Мы не пробыли с Рерихом и трех лет. Этот странник умер еще не старым от разрыва сердца. Я не знаю, почему, но после его смерти мне стало ясно, что буддология без буддизма — вещь почти невозможная или очень трудная (это положение — субъективно, и может иметь силу только в отношении одного человека). Другой же странник продолжал работать. 

Одновременно он занимается истолкованием ряда основных положений современного философского и научного знания в смысле и для осознания их в духе буддизма, стремясь выработать новое осмысление традиционной буддийской метафизики. Скрупулезно и детально занимается Дандарон и объяснением основных положений теории и практики буддийской медитации. 

Постепенно стали появляться ученики — из Ленинграда, Москвы, Прибалтики, Украины, Бурятии. Он любил говорить, что это не они идут к нему в Улан-Удэ, а буддизм идет на Запад. И он говорил еще одну вещь, которая, хоть на первый взгляд и кажется удивительной, но на самом деле в высшей степени связана с самим буддийским духом релятивизма: именно Дандарон, который был столь тесно связан с древней традиционной почвой Северного буддизма, утверждал, что у буддизма нет места, как нет времени, эпохи, и что буддизм странствует, не зная народов, стран и климатов, ренессансов и декадансов, обществ и социальных групп.

Это не значит, что буддизм отрицает всё это — буддизм ничего не отрицает. Это значит лишь, что буддизм не знает этого, что это — не его дело. Что очень характерно для отношения к Дандарону местных бурятских властей, так это то, что они ненавидели его именно за его принадлежность к их духовной традиции, к традиции, ими же самими и отвергнутой. Что касается другой, важнейшей стороны его проповеди — проповедуемого им философского универсализма буддизма — то эта сторона была им просто недоступна, ибо они уже отступились от традиции. И Дандарон как бы служил живым напоминанием об их отступничестве от прежней культуры и о невозможности реального принятия ими никакой другой, хотя сам он, будучи человеком глубоко позитивного склада, никогда не имел в виду упрекать их за это. Когда в начале 70-х годов Дандарон при помощи друзей построил на своей родине в Кижинге памятные сооружения (т. н. «ступы») своим учителю и отцу (мать его умерла в 1971 году в возрасте около ста лет), то соотечественники с жуткой злобой уничтожили оба памятника; так жаждали они своего нового и не существующего, межеумочного «ни бурятского — ни русского» самоотождествления.

Затем — осень 1972 года. Новый арест. Процесс. Лагерь. Смерть. Так произошел уход Дандарона из этого рождения и, возможно, из этого места.

  Дандарону удалось в нынешней России быть одновременно ученым-буддологом, буддийским философом и буддийским йогом. Значит это возможно! 

.....Затем следуют две знаменательные встречи с Юрием Николаевичем Рерихом: первая – в Москве. Вторая – в 1959 году в Улан-Удэ. Они вместе, Дандарон и Рерих, разработали программу научных буддологических исследований. Юрий Николаевич, начав подготовку к изданию Тибетско-русского словаря, скоропостижно умирает в 1960-м году, Дандарон воплощает его программу в жизнь. Неустанно работая над тибетскими рукописями и ксилографами, в своё время собранных из разграбленных буддийских монастырей Забайкалья, Дандарон, вскоре получил известность и авторитет в кругу буддологов и тибетологов. Его многочисленные работы по философии буддизма и востоковедение имеют огромное значение для современной науки. Он был открыт и доступен не только бурятам, но и русским, в отличии от бурятских лам того времени. Так в окружении Дандарона появились первые европейцы – русские ученики. К нему потянулись молодые ребята, приехавшие из европейской части СССР, именно как к буддийскому учителю, который в силах решить их коренные жизненные и духовные проблемы – для чего родился и как жить?

К 1972 году учеников было уже более тридцати. Среди них известные уже в то время буддологи – О.Ф. Волкова, А.М. Пятигорский, Л.Э. Мялль. Осенью 1972 года Дандарона и группу его учеников арестовали. За создание религиозной буддийской группы Дандарона приговорили к пяти годам лишения свободы в колонии общего режима. В Выдринской колонии, пятидесятисемилетний Бидья Дандарович продолжал работать над рукописью своей книги "О четырёх благородных истинах Будды". 26 октября 1974 года Бидья Дандарович погиб в зоне. По некоторым сведениям погиб насильственной смертью, но умерло только тело, ибо есть свидетельства, что к этому времени он уже несколько дней находился в самадхи.

Мне понравилось, как он сказал о Дандароне: " он никогда не был человеком обороны, всегда находился в наступлении, и речь идет не о жизненных обстоятельствах, а о том, как йог обращается с самим собой, о настаплении на самого себя. Это качество великих йогов"