"В запретных землях" (1897год, путешествие из Индии в Тибет)

Предупреждение моим людям - Спокойствие и прохлада - палатка Помбо-Чандэн Синг подвергся допросу и порке.

Добравшись до поселения,  до того, как мы были разделены, я успел шепнуть моим людям следующее напутствие: «Независимо от того, что они делают с вами, не позволяйте им видеть, что вы страдаете», и они пообещали выполнить это. Затем нас развели по разным палаткам. Меня потащили в одну из самых больших, внутри и снаружи которой расставили стражников. Те, кто был рядом со мной, были вначале угрюмыми и грубыми со мной, но я старался обращаться к ним настолько  вежливо, насколько я мог. Я неоднократно отмечал, что в отношениях с азиатами нет ничего лучше, чем сохранять спокойствие и выдержку.

Палатка была закрыта, я не мог видеть, что происходит за ее пределами, но по звукам топающих шагов, звону  было понятно, что лагерь охвачен суматохой. Я провел около трех часов в палатке, когда вошел солдат и сказал своим товарищам: 

«Они решили отрезать ему голову», и, обернувшись ко мне, он сделал резкий жест поперек своей шеи.

«Никуца » («Хорошо»), сказал я сухо.

Не следует забывать, что, когда тибетец слышит слова о подобном решении, он  опускается на колени и со слезами умоляет помиловать его. Поэтому неудивительно, что тибетцы были несколько удивлены моему спокойному ответу и, казалось, были озадачены тем, что с со мной делать. Во всяком случае,  пыл посланника был охлажден, и он меня  вывел наружу, растеряв всю свою уверенность.

В то время, пока я был в палатке, в лагере был разбит огромный белый шатер с синими орнаментами, вокруг которого находились сотни солдат и жителей деревни - весьма живописное зрелище.

Когда меня подвели ближе, я увидел, что передняя палатка была широко открыта, а внутри ее находилось  большое количество красных лам с бритыми головами в длинных шерстяных туниках. В двадцати ярдах от палатки солдаты остановили меня. 

В дополнении к уже опутавшим меня веревкам я был еще дополнительно связан: меня плотно зафиксировали в запястьях и локтях. Я понял, что Чандэн Синга  ввели первым, поэтому,  вместо того, чтобы ввести меня к Ламам, солдаты подтолкнули меня к задней части одиночной грязной комнаты, чтобы не допустить, чтобы я стал свидетелем происходящей сцены. 

Я слышал, как Чанден Синг был допрошен громким сердитым голосом, и его  обвиняли в том, что он был моим проводником. Затем я услышал дикие злорадные крики из толпы, затем мертвую тишину. Через несколько мгновений я различил свист плетки и хрипловатые стоны моего несчастного камердинера. 

Я насчитал около пятидесяти ударов, потом наступила пауза.

Предстал перед трибуналом -  «Помбо-типичный тибетец» - Чанден Синг - Ламы озадачены - внезапное изменение позиции Помбо

Несколько солдат пришли за мной, отвели в палатку и яростно вытолкнули вперёд — я оказался прямо перед трибуналом.

На высоком сиденье в центре палатки сидел человек в широких брюках и в желтом коротком пальто с широкими рукавами. На голове у него была огромная четырехконечная шляпа, позолоченная, с тремя большими глазами, нарисованными на ней. Он был молодым, его голова была чисто выбрита, так как он был ламой высшего порядка, Великим Ламой  - Помбо, губернатор провинции, с полномочиями, сходными с полномочиям феодального короля. Справа от него стоял сильный и могущественный красный лама, который держал огромный двуручный меч, а сзади и по бокам находились другие ламы, офицеры и солдаты. Когда я  поднял голову, чтобы взглянуть на него,  до него, два или три ламы бросились ко мне и приказали мне встать на колени. Они пытались заставить меня сделать это, но мне удалось сохранить вертикальное положение.

Помбо, который был в ярости от того, что я не склонился перед ним, обратился ко мне в словах, которые на слух звучали жестоко и резко; но, поскольку он говорил на тибетском языке, которым я владел лишь в разговорных пределах,  я не мог понять его, и смиренно просил его не использовать столько прекрасных слов зря, потому что я всё равно его не понимаю.

Великий человек был ошеломлен этой неслыханной просьбой и нахмурившись посмотрел на меня. Солдаты и ламы отступили в сторону, и я увидел, что Чанден Синг лежит на животе перед рядами лам и солдат, раздетый до пояса. Два мощных ламы, по одному с каждой стороны, снова принялись пороть его узловатыми кожаными плетьми, утягощенными свинцом, нанося удары по все длине тела — от талии до ног. Раны бедняги  кровоточили.

Каждый раз, когда на его раненую кожу падала плеть,  мне казалось, что в мою грудь вонзают  кинжал,  но я слишком хорошо знал туземцев, чтобы выразить при них своё сочувствие, потому что вслед за этим последовало бы более тяжелое наказание. Поэтому я посмотрел на его пытки, как на нечто привычное и несущественное, как будто я это вижу ежедневно. Ламы, стоявшие ближе ко мне, потрясали кулаками перед моим носом и объясняли, что следующая очередь моя, после чего я улыбнулся и повторил своё обычно «Никуца, никуца» («Очень хорошо, очень хорошо»).

Помбо и его офицеры были в недоумении, что им со мной делать, и видя, что моя тактика работает, я прилагал еще больше усилий и еще больше мужества, чтобы держаться этой линии поведения. 

Помбо — женоподобный, красивый, довольно молодой, даже юный  человек истерического склада.  Вероятно он мог бы быть прекрасным объектом для гипнотических экспериментов (у меня были причины думать,  что он часто оказывался под под гипнотическим влиянием), впился своими глазами в мои и, как будто в трансе, не отводил их в течение 2-х минут.

Вдруг в нём произошли чудесные и неожиданные изменения:  его голос, высокомерный и сердитый несколько мгновений назад, теперь был мягким и любезным. Лам вокруг него явно беспокоило, что их господин и хозяин превратился из зверя с пеной ярости на губах в кроткого ягнёнка. Они схватили меня и вывели меня из поля его зрения к тому место, где наказывали  Чанден Сингха. И здесь меня вновь пытались поставить на колени, но безуспешно, тогда мне позволили сесть перед офицерами Помбо на корточки. 

Мои записные книжки и карты - что Ламы хотели от меня услышать - мой отказ - гнев и угрозы - Андо, предатель - героизм Чандэна Сингха - сцена жестокости - дождь

Два ламы, оставив  Чанден Сингха, извлекли мои записные книги и карты, и начали допрашивать меня, говоря , предупредив,  что бы я говорил правду, в противном случае меня сначала выпорют, а затем обезглавят. 

Солдат

Я ответил, что в любом случае буду говорить правду, накажут меня они или нет.

Один из лам, большая скотина, одетый в яркое красное шелковое пальто с золотой вышивкой на воротнике и принимавший участие в порке Чандэна Сингха, потребовал,  что бы я сказал: «Мой слуга показал мне дорогу в Тибет и  он сделал карты и эскизы». Если я скажу это, они обязуются освободить меня и вернуть к индийской границе, обещая не причинять мне вреда. Они отрубят голову моего слуги и этим ограничатся.

Я объяснил Ламе, что это я сделал карты и эскизы, и  что  путь в глубь страны я  нашел тоже самостоятельно. Я повторил несколько раз, медленно и отчетливо, что мой слуга невиновен, и поэтому не нет ни причин, ни смысла его наказывать. Он подчинялся моим приказам следовать за мной в Тибет, и если кто и должен быть наказан, так это я один, а не мои  слуги.

Ламы рассердились на мои слова, и один из них жестоко ударил меня по голове кончиком его плетки. Я притворился, что не заметил этого, хотя это причинило мне сильную боль. 

Солдат 

«Тогда мы будем бить вас и ваших слуг до тех пор,  пока вы не скажете, чего мы от вас требуем», - сердито воскликнул Лама.

«Вы можете убить нас, если хотите», - ответил я с уверенностью, - но если вы нас несправедливо накажете, это обернётся против вас. Вы можете сорвать с нас кожу,  мы будем истекать кровью, но вы не сможете заставить нас почувствовать боль».

Предатель Андо, который свободно говорил на хиндустани, выступал в качестве переводчика всякий раз, когда в нашем тибетском разговоре происходило заминка,  и поскольку я знал хиндустани, то с помощью этого человека мы довольно сносно объяснялись с тибетцами. 

Они  беспощадно набросились на моего бедного слугу, который в агонии кусал землю, когда новый удар падал на его спину и  отрывал куски кожи и плоти. Чанден Синг держался героически. Из его уст не вырвалось ни слова жалобы, ни одной просьбы о милосердии. Он сказал, что говорил правду и больше ему  сказать нечего. Внимательно наблюдая за всеми ламами и солдатами, я сидел с каменным выражением лица до тех пор, пока  солдатам было дано указание увести меня. Они вывели меня, и снаружи я отчетливо слышал сердитые крики лам и эти ужасные звуки ударов плётки.

К нашему счастью начался сильный дождь — в Тибете, как и в Китае даже массовые убийства прекращаются до прекращения дождя.

Так было и в тот день. В тот момент, когда упали первые капли, солдаты и ламы бросились ко мне.  Меня поспешно потащили в самую далекую палатку, набитую охранниками, и передали меня в их руки

Высокий военный чин - возможный друг-солдат, а не лама-его симпатия - факты о тибетской армии.

 

 Кошелек, стальной кремень и табакерка

Ему, по-видимому,  было от пятидесяти до шестидесяти лет, а по его умному, утонченному, честному и добродушному лицу  я сразу почувствовал, что он будет мне другом. И действительно, в то время как солдаты и ламы относились ко мне с жестокостью, этот офицер был единственным, кто проявлял уважение ко мне. 

В ходе дальнейшего разговора он сказал, что был Рупуном (офицерский чин немного ниже самого высшего чина). Я попытался объяснить ему все о английских солдатах и ​​оружии, и он проявил живейший интерес ко всему сказанному. В свою очередь он дал мне интереснейшую информацию о солдатах Тибета. Каждый человек в Тибете считается солдатом во время войны, но в регулярную армию все сильные и здоровые парни могут записаться с семнадцати лет, за исключением тех, кто признан непригодным для службы. Хорошая верховая езда - одно из качеств, наиболее ценимых в тибетском солдате, следующим важным качеством является неограниченное послушание. Рупун хвастался тибетскими фитильными ружьями, которые он считал самым лучшим оружием на земле; поскольку, по его словам, до тех пор, пока у вас достаточно пороха, вы можете использовать что-либо в качестве заряда. Галька, земля или гвозди могут быть не хуже, чем любая свинцовая пуля.

Он сказал мне, что в Лхасе и Сигатце (Шигатце) было изготовлено большое количество этого оружия, и он заявил, что большинство тибетских мужчин за пределами городов имеют такое оружие. Порох был также изготовлен из селитры и серы, которую добывают в стране.

Рупун, видя, как быстро я запоминаю слова, проявил особое желание  научить меня, как и ребенка, названиям нескольких классов офицеров в тибетской армии. Тчу-пун (tchu-pun) был самым низким классом, и под его командованием  было всего десять человек; затем следовал Кайтсамба-пун, или Киа-пун (Kiatsamba-pun or Kia-pun),  этот офицер командовал уже сотней солдат,  Тунг-пун (Tung-pun) —это уже  глава тысячи. Однако этим офицерам редко приходится командовать количеством людей, соответствующих их классу, и очень часто «командир одной тысячи» имеет в  своём  подчинении только три или четыреста человек. Выше  Тунг- пуна стоит  Рупун (Rupun), своего рода генерал-адъютант; затем Дах- пун (Dah-pun) или великий офицер; и, самый высший армейский чин это Маг- пун (Mag-pun, or Mag-bun), генерал-майор.

В Гьянеме нам пришлось встретиться с одним из этих генералов. Хотя мой осведомитель и утверждал, что офицеры избираются за свою храбрость во время войны, за их силу, мастерство наездника и  владение оружием, я знал достаточно хорошо, что это не так. Эти должности в основном предоставляются тем, кто может позволить себе заплатить за них больше других, или  мужчинам из семей, пользовавшихся особой благосклонностью Ламы. Во многих случаях должности  фактически продаются на аукционе.

Тем не менее, метод, описанный Рупуном, тем не менее широко распространен среди тибетских масс как способ подбора солдат.

Сарказм оценил-Доброта - Изменение к худшему - Место для тибетской молитвы англичанина-верми-тита.

У Рупуна было хорошее чувство юмора, и я рассказал ему, как быстро тибетские солдаты сбегали, когда я встречал их с моей винтовкой. Но он попытался сгладить ситуацию и сказал: «Да, я знаю, что они сбежали, но это не было из-за страха, а всего лишь потому, что они не хотели причинить вам боль». На что я ответил, что если это так, то им не нужно было бегать так быстро.

Рупун это развеселило и он  и смеялся над моим сарказмом. Потом он похлопал меня по спине и сказал, что я совершенно прав. Еще он  заявлял, что огорчен тем, что я  связан, и сказал, что отдал строгие приказания  перед едой распускать мои узы.

Шарм-бокс

Слыша приветливую и даже дружескую  беседу между Рупуном и мной (не обычная для  Тибете отношения  между захватчиком и заключенным) последовали примеру своего начальника, и из суровых и грубых превратились в добых и уважительных.  Они посадили меня на  подушку и старались сделать мое пребывание  настолько комфортным, насколько это было возможно в сложившихся обстоятельствах.

Однако к вечеру  Рупун был вызван к Помбо и более не вернулся, а вместо него пришло много других людей, и всё изменилось к худшему. Их манера была очень грубой,  они грубо стащили  меня с почетного месте в палатке, и швырнули на кучу сухого навоза, приготовленного для топлива.

«Это место для плеников! » - крикнул один из мужчин, «а не в лучшей части палатки».

Хотя я не сопротивлялся, они снова связали мне ноги, отдельной  веревкой связав мои колени. Концы этих веревок оставались длинными, и каждый из концов веревки держал солдат-охранник. 

Ни одна часть тибетской палатки не была чистой, но место, где я должен был отдыхать на ночь, было самым грязным. Связанный настолько плотно, что веревки врезались в мою плоть — не могло быть и речи, чтобы уснуть, но в десять раз хуже то, что вскоре я был покрыт паразитами, которые роились в палатке. С этого времени до конца моего пленения, или через двадцать пять дней, я испытывал несказанные пытки от вшей и других паразитов. Охранники со своими мечами находились рядом  со мной внутри палатки, и окружали кольцом ее снаружи.

Ночь была полна  странных событий. То и дело снаружи кто-то окликал солдат  и кто-то из охранников в палатке отвечал им. Таким образом осуществлялся контроль за тем, что я никуда таинственным образом не исчез. Один из солдат в палатке вращал свое молитвенное колесо, так часто повторяя следующую молитву, что я запомнил ее наизусть:

Почти буквальный перевод слов таков:

Друг Рупун  - уважение и сочувствие

«Нелон, нелон, палад » («Они спят, иди»).

Я  сказал, что должен остаться с моими мужчинами.

Благодаря тому, что руки мои были свободны и веревки больше не впивались в тело, мне удалось немного поспать ночью. Когда же наступило утро, я снова поднес руки к веревкам,  и Рупун, который, был явно разочарован моим отказом бежать, снова крепко связал мои запястья. И хотя он выглядел раздосадованным,  но обращался со мной с еще большим уважением, и напоил меня чаем из своей собственной деревянной чаши (пуки). 

 Puku, или Деревянный Кубок

Понимая, на сколько я испытываю жажду, он пополнял чашу раз за разом, а потом смешал с чаем цамбу, положил в нее и куски масла и накормил меня своими пальцами.

Солдаты последовали  его примеру, и, один за другим стали кормить меня Их руки, правда, не были более чистыми, но в таких случаях это не важно, а  я был так голоден, что еда, которую они мне дали, казалась необычайно вкусной. Я  в течение двух суток ничего не ел,  и сейчас мой аппетит разыгрался.

Но эта вежливость и сочувствие, с которыми не только Рупун, но даже солдаты обращались со мной, заставили меня подозревать, что мой конец действительно был близок. Я был огорчен, что не имел новостей о Чандене Синге и Мансинге,  а сдержанность солдат в ответах на мои вопросы о их судьбе,  заставила меня опасаться, что произошло что-то ужасное. Тем не менее, хотя мои тюремщики были дружелюбны, я не проявлял никакого беспокойства, и притворялся, что такое их поведение принимаю как само собой разумеющееся. Я провел первую часть дня в оживленном разговоре с солдатами, отчасти для того, чтобы отвлечься, отчасти для того, улучшить мои знания о тибетцах.

Вестник с плохими новостями - отправился в глиняный дом - Мансинг - Оскорбления и унижения - Железные наручники вместо веревок - Сочувствие Рупуна - Больше никакой надежды - В руках толпы.

Рано днем вошел солдат в палатку и ударил меня по плечу тяжелой рукой, крикнул:

« Ой! » (Это тибетское восклицание, которое всегда используется более грубыми классами при начале разговора. Это соответствует «Смотри сюда!»).

« Ой! » Повторил он; «до захода солнца тебя будут бить, обе твои ноги будут сломаны, твои глаза выжгут и после этого тебе отрежут голову».

Он   сопровождал свою информацию  соответствующими жестами, иллюстрирующими его слова. Я смеялся над ним, рассматривая все это как шутку, отчасти потому, что я думал, что это лучший способ испугать их самих и помешать им использовать насилие,  отчасти потому, что  программа моих пыток  была настолько обширной, что я подумал, что гонец был послан исключительно для того, чтобы запугать меня. 

Однако слова солдата повлияли на  дружелюбность моих стражей в палатке, и когда я попытался поднять их настроение шуткой, они прямо ответили, что мне не долго осталось смеяться. 

Что-то произошло в лагере, потому что мои охранники сначала  бросились из палатки и потом вернулись и начали шептаться между собой. Когда я спрашивал их, они отказывались отвечать.

Примерно через полчаса другой человек ворвался в палатку в большом волнении и сообщил охранникам, что они должны вывести меня. Они выполнили это, предварительно связав меня еще туже. Связанным, как кокон,  меня отвели в глиняный домик. Большое количество солдат и сельских жителей собралось снаружи, и вскоре в комнату ввели связанного Мансинга. Я был настолько счастлив видеть его живым, что забыл все на свете, и не обратил внимания на оскорбительные выкрики из  толпы. Через некоторое вошел  лама с улыбчивым лицом и  сказал, что у него для меня хорошие новости.

«У нас здесь есть пони, - сказал он, - и мы на нем отправим вас обратно на границу, но после встречи с  Помбо. Не оказывайте никакого сопротивления. Давайте заменим  веревки вокруг ваших запястий  на эти железные наручники.

«Ты будешь в них не больше, чем несколько секунд, пока мы ведем тебя к Помбо. После этого ты будешь свободен. Клянусь тебе Солнцем и Кунджук-Сумом, мы будем относиться к тебе любезно».

Я обещал не сопротивляться, главным образом потому, что у меня  всё равно не было никаких шансов на это. Для большей безопасности они связали мне ноги и накинули  скользкий узел на шею; затем меня вывели на открытое пространство, где в окружении  солдат с мечами сменили веревки на руках на грубые наручники. 

Они заставили меня встать снова, и, зная, что я не смогу освободить руки, они начали оскорблять меня , плевать  мне в лицо и забрасывать грязью, и хуже всех себя вели ламы. 

Внезапно внимание толпы было обращено на приближение Рупуна с рядом солдат и офицеров. Он казался подавленным, и его лицо было ужасно желтоватого оттенка. Не поднимая глаз от земли он отдал приказ, чтобы меня подняли  с земли и снова отвели в глиняный дом.

Несколько мгновений спустя он вошел, закрыл за собой дверь, предварительно очистив комнату от всех людей, которые были в ней. Как я уже упоминал ранее, тибетские структуры такого типа не имеют окон, лишь в потолке предусмотрено квадратное отверстие, с помощью которого помещения вентилируются.

Рупун прижал свой лоб  к моему затылку  в знак сострадания, а потом печально покачал головой.

«Надежды больше нет», - прошептал он. «Сегодня ночью вам отрубят голову. Ламы отвратительны, у меня болит сердце. - вы так похожи на моего брата ...»

Старина старался не допустить, чтобы я видел его слезы и быстро вышел.

Меня снова вытащили на улицу. Некоторое время шло обсуждение, кому доверить  ключ от моих наручников,  в конце концов он был передан одному из офицеров, затем все офицеры сели на пони и  с большой скоростью ускакали в направлении Лхассы.

Жаркая сцена - борьба за то, чтобы добраться до Чандена Сингха - мучительное седло. Галопом через всю страну - энергичный пони-песчаные отложения  на холмах - спекулянты- приближающиеся всадники .

Сразу после этого я услышал слабый голос голос моего слуги Чандэн Сингха:

«Хазур, Хазур, гул мургайага! » («Сэр, сэр, я умираю!»)  

Повернув голову в направлении этих болезненных звуков, я увидел, как мой верный спутник со связанными за спиной руками ползет в моем направлении из другой комнаты глиняного дома. Я едва узнал его - так его лицо изменилось от ужасных страданий. 

Я больше не мог стоять на месте. Отпихнув плечами  своих стражей в сторону, я попытался добраться до бедняги  и почти достиг его, как солдаты схватили меня, подняли в воздух и перебросили через седло пони. 

Хотя для себя я боялся еще худшей участи, но попытался ободрить  своего храброго слугу, крикнув ему, что меня отвезут в Таклакот, и что он будет привезен туда же на следующий день. Пробираясь к двери, бедняга исчерпал последние силы. Его грубо схватили и  швырнули обратно в другую комнату, чтобы мы больше не могли обменяться ни одним словом. 

Мансинг, мой камердинер, со связанными руками был усажен на неоседланного пони. Седло же того пони, на которое бросили меня, достойно отдельного описания. На самом деле это был деревянный каркас с очень высокой спинкой, из задней части которой торчало около пяти или шести острых железных горизонтальных  шипов, которые впивались мне в спину.  

В сопровождении охраны из  двадцати или тридцати конников с мушкетами и мечами, яростным галопом мы ускакали. Всадник, скакавший  передо мной, держал моего пони на длинной веревке — таким образом  мы проехали многие километры. 

Без этих ужасных шипов в седле поездка была бы не такой уж плохой, потому что пони, в котором я ехал, был прекрасным животным, а страна была любопытной и интересной. Мы миновали бесконечную последовательность желтых песчаных холмов, некоторые из них в высоту достигали двух или трехсот футов, другие - не более двадцати или тридцати. Песок, по-видимому, был принесён сюда скорее ветром, чем водой, хотя также возможно, что когда-то это было  дном  высокогорного огромного потока. Все пространство между хребтом к северу от Брахмапутры и до самой реки было покрыто этими песчаными дюнами, за исключением некоторых мест, где почва была чрезвычайно болотистой, и где наши пони вязли в глубокой мягкой грязи. 

Мы пересекли несколько ручьев и обогнули несколько прудов. С вершины холма я мог видеть, что холмы были гораздо шире и выше у края реки, становясь все меньше и меньше, приближаясь к горному массиву на севере и  увеличивались по количеству и размерам в  шли в восточном направлении.

Обстоятельства, при которых я сейчас путешествовал, не позволяли мне определить качество песка или делать какие-либо точные исследования относительно того, откуда появился песок, но у меня была уверенность в том, что песок был принесён  с юга. Это можно было ясно видеть из углублений и  волнистостей, которые показывали, что он двигался в северном направлении. Не имея возможности установить это точно, я все же уверен,  что песок принесён  ветром через  Гималаям с равнин Индии.

Вдали на востоке от нас я увидел большое количество всадников, поднимающих облака пыли.

В неприятном темпе - Приближение к кавалькаде - Живописное зрелище - выстрел в меня - Ужасные последствия шипов по моему позвоночнику - Веревка ломается - Плохое предзнаменование - Второй выстрел пропускает меня - Стрелки - Конец моей страшной поездка.

Мы проезжали  милю за милей в тряском  и некомфортном для меня темпе, пока не  сблизились с  кавалькадой, которую я видел с вершины холма. 

Это было прекрасное зрелище,  хотя боль, которую мне причиняли шипы седла, мешала в полной мере восхититься  той живописной сценой, которую я увидел. Около ста красных лам со знамёнами,  в плоских пушистых шляпах на бритых головах и столько же солдат и офицеров в серых, красных и черных туниках — всего около двухсот всадников в разноцветных одеждах.  А впереди группы лам  и солдат на великолепном пони сидел сам Помбо,  одетый в желтое пальто, такого же цвета брюки, а на его голове красовалась странная  остроконечная  шляпа.

Любопытно, что рядом с этой группой всадник, который вел моего пони, отпустил веревку, и пони был оставлен неуправляемых. Солдаты моей гвардии так же остановились и почтительно отступили назад . Мой пони бросился в сторону Помбо, и, когда приблизился  к нему, человек по имени Нерба (личный секретарь Токхима Тарюма), опустился на колено и, прицелившись своим фитильным ружьем,  выстрелил  в меня.

Хотя (я узнал потом), этот Нерба был одним из чемпионов в стране, а расстояние от  его затвора до меня не превышало четырех ярдов,  и стрелял он с опоры, но пуля пронеслась  мимо моего левого уха. Вероятно, скорость, с которой носился мой пони, спасла меня. Напуганный выстрелом, мой пони начал взбрыкивать, и мне с трудом удавалось удерживать равновесие, а шипы при этом разрывали нижнюю часть моего позвоночника. 

Несколько всадников подъехали ближе и захватили веревку от моего пони.  В их программе моих пыток был подготовлен еще один захватывающий номер, но я поклялся себе,  что независимо от того, что бы  они не делали со мной, я не дал бы благородным ламам удовлетворения показать, что они причиняют мне  боль. Действуя по этому принципу, я притворился, что не ощущаю эффекта от шипов, отрывающих плоть от моего  позвоночника,  и когда они привели меня к Помбо, чтобы показать ему, что  я был покрыт кровью, я выразил удовлетворение поездкой на таком превосходном пони. Это их разозлило.

Теперь к моим наручникам привязали веревку из волос яка,  другой конец которой отдали всаднику. Мы снова отправились в нашу дикую поездку, на этот раз с нами следовал  и Помбо,  и все его люди. Один или два раза я обернулся.  Кавалькада была странным и живописным зрелищем: всадники с их разноцветными платьями, их ружья с красными флагами, их драгоценные мечи, их флаги с длинными лентами всех цветов, которые  летали и развевались на ветру.  Всадники скакали,  яростно крича и стреляя, и все это сопровождалось оглушительным звоном колокольчиков.

 Чтобы увеличить нашу скорость, один всадник, скакавший рядом со мной,  стал стегать моего пони, а  между тем всадник, который держал веревку, изо всех сил старался вытащить меня из седла, в надежде увидеть, как когорта всадников, скакавшая позади, меня растопчет. Когда я наклонил свое тело вперед, чтобы сохранить равновесие, и обоими руками удерживал веревку.  Плоть была стерта с моих ладоней и суставов, кое где была обнажена кость,  а бешеная скорость и рывки за веревку заставляли меня  сильнее контактировать  с шипами седла  и углубляли раны на моей спине.

Бешеные скачки в седле с шипами

 Шнур неожиданно порвался, а солдат, который тянул его, свалился с коня, и я сам был почти сброшен неожиданным рывком. Этот смехотворный инцидент  вызвал веселье  моего эскорта.

Когда мой пони был остановлен, а также пойман убегающий конь солдата, который держал веревку, я воспользовался их страхами перед моими сверхъестественными силами и предупредил, что любой вред, который попытаются мне причинить, будет обращен против них самих. Тем не менее, шнур был вновь связан мощными узлами, и после перерыва на несколько минут мы возобновили наш галоп.

К концу нашего путешествия пони замедлился, потому что его ноги погружались слишком  глубоко в песок. Когда мой пони  проходил мимо одного из мужчин, тот в меня выстрелил, но и эта вторая попытка была неудачной.

После бесконечной поездки, полной инцидентов и волнений, к закату мы прибыли в пункт назначения.

На гребне холма стояла крепость и большие палатки, а у  подножия была установлена ​​прочная огромная палатка Помбо. Название этого места, насколько я мог впоследствии конкретизировать, было такое: Намдж Лакче Гальшио или коротко Гьяцьо.

Сильная боль - подготовка  к казни - растянутый и связанный - жажда крови - демонстрация  пыточных машин  - музыка - Тарам (горячий брусок) 

 Двое или трое мужчин буквально оторвали меня от седла. Боль в моем позвоночнике, вызванная шипами, была такой интенсивности, что я попросил дать мне время на  отдых. Однако мои жестокосердные похитители отказали мне в этом, грубо вытолкнув  меня вперед со словами, что сейчас я буду обезглавлен.   

Я стоял один среди толпы, со всех сторон в мой адрес доносились насмешки и ругательства, а так же заключались пари на то, как скоро моя голова покатится по земле. 

Меня подтолкнули к пыточному месту, расположенному слева от  палатки. На земле лежало длинное бревно, которому была придана призматическая форма. Меня установили на острый край этого бревна,  несколько человек держали меня за туловище, в то время как четыре или пять других, используя все свои силы, растянули  мне ноги так широко, как только могли.  

Фиксируя меня в этом положении веревками из шерсти яков, солдаты наложили путы так туго, что они врезались в мою плоть и кожу, нанеся порезы длиной до трех дюймов.

 Когда меня связали,  человек по имени Нерба, о котором я упомянал раньше (он стрелял в меня), вышел вперед, схватил меня сзади за волосы и поднял мою голову, не давая мне её опустить. Это было легко сделать — мои волосы были достаточно длинными, так как они не стриглись более пяти месяцев.

 В палатке Помбо я увидел ряд людей, которых можно скорее назвать не людьми, а кровожадными животными.  Один  отталкивающий персонаж  держал в руке щипцы с большой рукояткой,  используемые для того, чтобы ломать кости,  другой держал лук и стрелы; третий -  большой двуручный меч;  другие  так же демонстрировали мне различные ужасные инструменты пыток. Толпа, жаждущая моей крови, встала  полукругом, оставив пространство впереди меня открытым, чтобы я насладился  парадом пыточных орудий,  которые ожидали меня. А ламы со зверскими лицами трясли ими перед моим лицом, демонстрируя свою готовность к действию.

 

Демонстрация различных инструментов пыток

У  входа в палатку стояла группа из трех лам — это были музыканты. Один держал гигантский рог, который,  издавал хриплые, громовые звуки,  у его спутников был барабан и тарелки. Другой человек, стоявший на некотором расстоянии от них, держал гонг. Оглушительные звуки производимые этим дьявольским трио, эхом отзывались по долине и добавляли  сцене ужаса.

 

 Ламы - музыканты 

Железный брусок с ручкой из дерева, обвязанный красной тканью, раскалили докрасна. Помбо  поместил что-то себе в рот, и на его губах появилась пена, очевидно он это проделал для того, чтобы вызвать  в себе безумие. Лама вручил ему горячее орудие пыток (Тарам ), и Помбо схватился  за его деревянную ручку.

 

 Горячий брусок - Тарам

«Нгаги кин мх таксон! » («Мы выжжем твои глаза!») хором воскликнули ламы.

Помбо подошел ко мне, размахивая ужасным орудием. Я смотрел на него, и он отвел свои глаза. По всему было видно, что он очень не хочет пытать меня,  но ламы вокруг  подталкивали его, а потом просто взяли его руку и стали подносить ее  ко мне!

«Вы приехали в эту страну, чтобы увидеть её» (вымолвил, наконец, Помбо, намекая на то, что я сказал накануне, а именно, что я был путешественником и паломником и только для этого и приехал в его страну). «Значит, это будет достойным наказанием для тебя!» и с этими ужасными словами Помбо поднял руку и поместил раскаленный железный прут параллельно моим глазам и примерно в дюйме  от них, почти касаясь моего носа.

Инстинктивно я держал глаза плотно закрытыми, но жар от бруска  был настолько интенсивным, что мне казалось, что  мои глаза, особенно левый, высохли, а мой нос выжжен.

Хотя время и показалось мне бесконечным, я не думаю, что на самом деле это все длилось дольше тридцати секунд. Но когда я поднимал больные веки, то видел все, как в красном тумане. Мой левый глаз  ужасно болел, и плохо видел, однако правым глазом я все еще мог видеть достаточно хорошо, за исключением того, что видел всё в красном цвете.

 И вдруг горячее железо было отброшено на мокрый грунт.

Кровотечение  —«Убей его!» - Призывы к палачу. - Отказ опуститься на колени- неприятное испытание - казнь приостановлена.

Самым лютым моим врагам я не пожелал бы оказаться в моем положении:  стоять среди улюлюкающей толпы и оглушительного шума гонга, барабана, тарелок и рога  связанным и распятым,  с задранной головой,  которую  держали за волосы, с кровоточащей спиной, руками и ногами и  видящим все ужасы этого дня в красном цвете. Все, что я мог сделать для себя, так это стараться оставаться спокойным и сдержанным и смотреть с явной небрежностью на подготовку к следующим страданиям, которые мне собираются причинить.

«Миума нани секко! » («Убей его винтовкой!») - крикнул хриплый голос.

Солдат стал заряжать фитиль своего ружья, и увидев  количество пороха, который он положил, и я понял, что тот, кто  выстрелит из ружья, рискует своей собственной головой.  Так что с некоторым удовлетворением я увидел, что солдат  передал ружье  Помбо. Этот чиновник положил оружие мне на лоб, дулом в небо. Затем солдат наклонился и поднёс огонь к  предохранителю, раздался громкий выстрел, который сильно тряхнул меня, а ружье, к всеобщему удивлению,  вылетело из рук  Помбо. Я заставил себя рассмеяться,  и их замешательство от неудачного выстрелапривело толпу в ярость.

«Ta kossaton, ta kossaton! » («Убей его, убей!») Воскликнул яростные голоса вокруг меня. «Ngala mangbo shidak majidan! » («Мы не можем его напугать!») « Та kossaton, ta kossaton! » («Убей его, убей!») - такими криками  наполнилась вся долина, и огромный двуручный меч был вручен Помбо, который вытащил его из ножен.

«Убей его, убей!» снова закричал толпа, призывая палача к действию, который с суеверным ужасом смотрел  на вылетевшее из его рук ружье, и  выходил вперед  очень неохотно.

Я решил воспользовался этот моментом, чтобы сказать, что они могут убить меня, если они захотят, но что бесспорно то, что если  я умру сегодня, то все они все умрут завтра. Кажется, это на мгновение охладило их пыл, но волнение в толпе было слишком велико.  Лицо  же Помбо стало совершенно неузнаваемым, таково было его волнение, и он вел себя как сумасшедший.

В этот момент  лама подошел к палачу и что-то вложил в его рот, и из его рта пошла пена. Он поднял меч и шагнул ко мне, ступая  медленно и тяжело, размахивая блестящим острым лезвием из стороны в сторону.

 Нерба, который все еще держал меня за волосы, велел мне согнуть мне шею. Я сопротивлялся этому со всей силой, которая у меня еще осталась. Они могут убить меня, говорил я, они  могут изрубить меня на куски, если они захотят, но до тех пор, пока во мне будет хоть один атом силы, эти бандиты не заставят меня опуститься перед ними на колени. Я погибну, но буду смотреть на Помбо и его соотечественников.

Палач поднес меч к моей шее и коснулся её лезвием, чтобы измерить расстояние для чистого эффективного удара. Затем, отступив на шаг, он быстро поднял меч и ударил меня изо всех сил. Меч прошел мимо моей шея под  подбородком не коснувшись меня. Я не вздрогнул и не вымолвил ни слово, и мое поведение, похоже, впечатлило палача. Он неохотно продолжил выполнять  свою дьявольскую работу, а толпа и ламы бесновались вокруг. 

Когда я пишу эти строки, их дикие крики, их кровожадные лица встают перед моими глазами как живые. Палач нанес мне еще один удар, только с другой стороны - и опять меч пронесся  меньше чем в полдюйме от моей шеи.

Казалось, что все скоро закончится; но, как ни странно, даже в этот кульминационный момент я не осознавал, что должен умереть. Почему это было так, я не могу сказать, ведь всё указывало на то, что мой конец был очень близок.  Но я все время чувствовал, что должен жить, чтобы увидеть конец всего этого. Мне было бы очень жаль умереть, не увидев моих родителей и друзей, а так же я переживал, что они, вероятно, никогда не узнают, как и где я умер. 

Естественно, что все люди  неохотно покидают этот  мир, но ведя в последнее время жизнь, полную страданий, волнений и лишений, я утратил чувство опасности, и реагировал на угрозу своей жизни совсем не так, как если бы меня вытащили из моей уютной лондонской квартиры прямо на казнь. 

Я сказал  тибетцам, что все  было проделано очень красиво. Даже самые ужасные церемонии могут иметь свою художественную сторону, и этот конкретный, выполненный с особой пышностью процесс казни, был действительно впечатляющим.

Подобная практика, когда приговоренному к смерти голову отрубают не стразу, а сначала пугают его  фиктивными ударами меча, пролетающего рядом с шеей несчастного, проделывают для  того,  чтобы заставить жертву еще больше страдать до  последнего удара. Третьем ударом жертва бывает обезглавлена.

Ламы все еще требовали моей головы, но на этот раз Помбо занял твердую позицию и отказался продолжить казнь. Они собрались вокруг него и казались очень сердитыми; они кричали, кричали и жестикулировали,  но  Помбо продолжал смотреть на меня то ли почтительно, то ли испуганно и  отказался двигаться.