"В запретных землях" (1897год, путешествие из Индии в Тибет)

Прибывает Мансинг - симуляция его убийства - наша казнь отложена 

Во время этой эмоциональной  консультации лам и Помбо прибыл мой кули — Мансинг. Он бесконечно падал  падал со своего  пони, поэтому ехал  далеко позади. Человек, который держал меня за волосы, ослабил немного хватку и яростно толкнул меня вперед, заставив меня тяжело качнуться назад и по всем сухожилиям моих ног распространилась сильная боль. 

 Они сообщили мне, что сначала убьют моего кули, и один жестокий лама схватил Менсингха за горло. Меня толкнули, и я оказался  сидящим на земле, на мою голову и лицо набросили ткань, так что я не мог видеть, что делается вокруг. Но я мог слышать, как бедный Мансинг закричал, после чего наступила  мертвая тишина. Я позвал его, но не получил ответа, и понял, что его убили. Я остался с этими страшными мыслями более четверти часа, когда, наконец, они сняли ткань с моей головы, и я увидел лежавшего передо мной кули, привязанного к бревну и почти без сознания, но, слава богу, живого.  Через некоторое время Мансингу стало лучше, храбрость бедняги во время этих ужасных испытаний были невероятны!   

Нам сказали, что наша казнь была отложена на следующий день, чтобы мы могли быть подвергнуты новым пыткам, потому что мы еще недостаточно страдали, после чего нас обязательно казнят.

Ряд лам и солдат стояли вокруг насмешливо глядя на нас. Я  воспользовался этой передышкой и обратился к ламе с наиболее приветливым лицом: 

« Orcheh, orcheh nga dappa tugu duh, chuen deh, dang, yak, guram, tcha, tsamba pin » («Я очень голоден, пожалуйста, дайте мне рис, як мясо, гур , чай и овсянку!») Я попросил его на тибетском, стараясь говорить как можно правильнее.

«Гум-мэр, Махарадж! » («Я хочу масла, ваше величество») добавил  Мансинг, наполовину  на хиндустани и наполовину на тибетском. Это естественная просьба еды, сильно развлекла наших мучителей.

День близился к концу, и наши мучители не переставали постоянно напоминать нам, что на следующий день наши головы будут отделены от наших тел, но я сказал им, что они не причинят нам боли, потому что, если они не дадут нам пищи, умрем от голода до начала пыток и казни.

Поняли ли они, что это может быть правдой, или какие-то другие причины заставили их изменить своё поведение, я не могу сказать; но некоторые из лам, которые были самыми жестокими, в том числе тот, кто вчера участвовал в порке Чендэн Сингха, вдруг стали очень вежливыми с нами. Два ламы были отправлены в монастырь и через некоторое время вернулись с мешками цамбы и большим раксангом из кипящего чая. Я почти никогда не наслаждался едой больше,  чем в тот вечере перед казнью, хотя ламы наполняли мой рот едой с помощью своих  немытых  пальцев так быстро, что ч чуть не  подавился.

«Ешь, ешь как можно больше, - мрачно приговаривали они, - ведь это может быть твоя последняя еда».

И я съел всё с большим количеством сырого чая, который они вливали в мой рот  из раксанга .

Мансингу, чья религия не позволяла ему есть пищу, которую касались люди низшей касты, в конечном итоге разрешили  лизать еду из деревянной чаши. Я -то  сам не был слишком гордым, чтобы принимать пищу  из их пальцев.

Счастье отвернулось - растянутый на дыбе-Мансинг разделяет мою судьбу - неразгаданная  тайна.

После волнения минувшего дня, насытившись и напившись,  мы начали чувствовать себя немного лучше, но наше умиротворенное блаженство было недолгим.

Из ближнего монастыря пришел лама  и начал раздавать  приказы направо и налево. Нас грубо схватили, быстро развязали, а несколько мужчин удерживали меня. Они подняли меня и  установили на острый край призматического бревна, раздвинув мои ноги настолько,  насколько смогли, и зафиксировали их в этом положении.

Боль в мышцах ног была даже больше, чем это было в предыдущем случае. Но прежде, чем я успел почувствовать это в полном объеме, ламы, ставшие вдруг необычайно свирепыми,  привязали веревку к цепи моих наручников. Они отвели мои руки назад  и подняли их вверх, натянув веревку так,  что если бы я был менее гибким, наверняка вывихнули бы их. Когда они почувствовали, что больше не могут  растянуть меня ни на  дюйм, не разрывая мое тело на кусочки, они быстро подняли веревку, и я остался наполовину подвешенным,  чувствуя, что все кости моих конечностей выходят из сочленений. Лбое движение причиняло мне мучительную боль.

Боль сначала была интенсивной, сухожилия ног и рук были ужасно напряжены, а позвоночник согнулся так, что почти сломался на две части. Лопатки стиснулись вместе и вдавили ребра внутрь, все это вызывало мучительные боли вдоль поясничного отдела позвоночника.

Таким образом прошли двадцать четыре ужасных часа

Как будто этого было недостаточно, другой шнур был привязан от шеи Мансинга к моей шее,  это было сделано с той целью, чтобы нам пришлось вытягивать шеи и причинить нам ещё большие страданиях.

Через два или три часа стало очень темно. Благодаря чрезвычайно гибкому характеру моих рук мне удалось вытащить правую руку из моих наручников, и через час или около того скрытой и тревожной работы мне удалось развязать шнур, который связывал ноги Мансинга. Затем я прошептал ему, чтобы он медленно встал и подталуивал меч ко мне ногой до тех пор, пока я не доберусь до него. Если ему это удастся, я освобожу  свои  и его узы и с нашим оружием мы попробуем обрести свободу.

Однако нам не повезло.. В своей радости, чувствуя себя почти уже  свободным, бедный кули слишком неуклюже двигал своими жесткими ногами. Бдительные сторожевые собаки обнаружили его манёвры и залаяли. Охранники мгновенно вскочили и поспешили осмотреть наши узы.

Я успел засунуть мою руку внутрь железных наручников, причём вернуть ее на место было сложнее, чем вытащить. Мужчины, которые ушли в монастырь, вернулись с огнями. Я притворился крепко спящим, хотя как можно было бы заснуть с ощущением от каждой кости моего  тела, как будто она была вывихнутой, каждая конечность  замёрзшей, а каждое сухожилие и каждая  связка так напряжены, что сводили меня с ума от боли!

Тибетцы обнаружили,что все оковы  были целы, а узы на ногах Менсингха тем не менее развязаны. Они были так озадачены этим таинственным явлением, что  положительно испугались. Они взволнованно кричали, обращаясь друг к другу за помощью и разъяснением. Через мгновение прозвучал сигнал  тревоги, толпа людей бросилась к нам. Один человек, более смелый, чем остальные, ударил  Мансингха несколько раз хлыстом, предупредив , что, если его веревки  снова будут развязаны, то они обезглавят нас не дожидаясь утра.

Отмена побега - частично развязаны - после двенадцати часов на дыбе - как мозг работает при тяжелых обстоятельствах - мои научные инструменты - конец моих фотографических пластин  - ящик с красками обвинили в оккультных силах - предложение было отвергнуто - сочетание любезности и жестокости

В целях предосторожности между Менсингхом и мной и разожгли костер, чтобы нас было хорошо видно, а поскольку моросил дождь, то тибетцы разместили над огнем холщовый тент. Около шести или семи часов утра ноги Мансингха были развязаны, руки же оставались связанными. Меня же оставили в той же  неудобной и болезненной позе. 

Время тянулось очень медленно, мои ноги и руки постепенно стали совершенно безжизненными, и после первых шести или семи часов растягивания меня  на орудии пыток, я больше не испытывал боли. Онемение добралось до каждой конечности моего тела,  и у меня появилось своеобразное ощущение живой головы на мертвом теле.

Действительно замечательно, как мозг остается  живым  и продолжает хорошо работать, не затронутый  умерщвлением остальной части организма.

Наступил рассвет, началась цепочка странных происшествий. Когда солнце было уже высоко, Помбо, с большим количеством лам выехал из монастыря. Он прошел в свою палатку,  из которой на улицу были вынесены  и открыты ящики с моими  научными инструментами.  Солдаты и ламы проявляли забавную смесь любопытства и осторожности во всем, чего они касались. Я должен был объяснить использование каждого инструмента, что было  сложной задачей, учитывая их невежество и мои ограниченные знания в тибетском языке. Секстант был осмотрен  с большим подозрением, я уже не говорю про  гипсометрический аппарат с его термометрами в латунных трубах, которые тибетцы  посчитали своего рода огнестрельным оружием.

 Затем извлекли много  драгоценных фотографических пластин, которые  открывались средь бела дня, и в течение нескольких мгновений  все ценные негативы, сделанные после озера Маносаровар были уничтожены. Помбо, более наблюдательный, чем другие, заметил, что пластины становились желтыми после того, как их извлекали на свет.

"Это почему?" - спросил он.

«Это признак того, что вы будете страдать из-за того, что вы делаете со мной».

Помбо отбросил пластину, выглядел при этом очень расстроенным. Он приказал выкопать яму, погрузить в нее  все мои негативы и засыпать  землей.  Однако солдаты, которым был отдан приказ, не хотели прикасаться к пластинам, и ламам пришлось избить их, прежде чем они им  подчинились. Наконец  они ногами отодвинули коробки в сторону,  по-собачьи, работая  руками,  вырыли глубокую яму  и увы! моя работа нескольких недель была навечно покрыта  землей.

Пришла очередь моих акварельных красок.

«Что ты с ними делаешь?» - закричал сердитый лама, указывая на безвредные цвета.

«Я рисую картины».

«Нет, ты врешь. С «желтым» вы обнаружите, где в стране находится золото ,   а с «синим» вы обнаруживаете, где находится малахит».

Я заверил их, что это не так, и сказал им, что, если они развяжут меня, то я на их глазах нарисую картину.

Они предпочли оставить меня связанным.

Теперь их внимание привлекла значительная сумма в серебре и золоте, и Помбо предупредил людей, что ни одна монета не должна быть украдена.

Я воспользовался этой возможностью, чтобы предложить ламам по 500 рупий, и сказал Помбо, что я хотел бы, чтобы он принял в качестве подарка мой Мартини-Генри, который я заметил, завладел его воображением.

Оба подарка были отклонены, так как они сказали, что ламы были и так очень богаты, а положение Помбо, как чиновника,  не позволяло ему носить ружье. Тем не менее, Помбо был очень тронут предложением и лично подошел, чтобы поблагодарить меня.

В некотором роде негодяи вели себя иногда по джентельменски, и я не мог не восхищаться этой смесью любезности и жестокости, которые  в одно мгновение сменяли друг друга.

Моя губка заколдована -  Лама стреляет из моего Мартини-Генри.

Они теперь докопались до моего водонепроницаемого футляра, и пошарив в нем Помбо извлек некий сплющенный объект, к которому отнесся с  большим подозрением.

"Что это такое?" - спросил он, как обычно поднимая предмет в воздух.

После пытки огнём мое зрение значительно ухудшилось, и я не мог четко различить, что он мне показывал но когда он стал размахивать им прямо перед моим носом, я понял, что это моя длинная  банная губка, сухая и сплющенная, которую Чанден Синг с его обычной способностью упаковывать хранил в нижней части футляра, а сверху спрессовывал ее тяжелыми фотографическими пластинами.  Губка, очень большая в расправленном и мокром состоянии, теперь была сморщена до толщины менее дюйма за счет веса, который на протяжении нескольких недель лежал на ней.

Тибетцы были очень озадачены этим новым открытием, которое, по их словам, напоминало трут, и трогали мою несчастную губку с большой осторожностью, поскольку некоторые из Лам высказали предположение, что она может взорваться.

Когда их любопытство прошло, они взяли мою губку и выбросили. Она упала рядом со мной в небольшой водоем. Это была прекрасная возможность испугать моих тюремщиков, и я обратился к моей губке по-английски и с набором бессмысленных слов на английском, который все равно никто тут не понимал, подвывая и изображая, что я произношу заклинания. 

Нечего и говорить, что это мгновенно привлекло внимание лам и солдат.  Они не могли скрыть своего ужаса, когда, когда я говорил все громче и громче, и вместе с тем, как я повышал голос, губка от намокания расправлялась и  становилась всё больше и больше.

Тибетцев, которые сначала едва могли поверить своим глазам, накрыло паникой, и, впечатленные моими оккультными силами, они начали разбегаться в разные стороны.

Все это было очень забавно, а главное, чрезвычайно во время. Однако самая забавная сцена того дня была еще впереди.

Спустя какое-то время Ламы набрались храбрости и вернулись туда, где лежали остатки моего разграбленного багажа. Один из них поднял мой Мартини-Генри (карабин), подошел ко мне, и когда я объяснил ему, как его зарядить, он взял патрон и положил его в казённую часть, но настаивал на том, чтобы не закрывать затвор до конца. Когда я предупредил его о последствиях, он ударил меня по голове прикладом винтовки.

Итак, Лама прицелился на одного из моих яков, мирно пасущих в тридцати ярдах от нас. Пока все с тревогой наблюдали за результатами стрельбы, он нажал на курок и сильная отдача нанесли ламе страшный удар по лицу и отбросила назад, он лежал на спине с окровавленным лицом, сломаным носом и выбитыми зубами, плача, как ребенок,  а винтовка, вылетев из его рук, описала сальто в воздухе.

Я не знаю, от чего лопнула моя винтовка: потому ли, что болт не был должным образом закрыт, или потому, что грязь попала в затвор, но я приведу здесь фотографию моего сломанного  ружья, которое тибетцы вернули  мне через несколько месяцев через правительство Индии. 

Потерпевший лама был тем, кто  громче всех кричал в толпе, чтобы отрубить мне голову, так что, естественно, я не мог не выразить мое удовлетворение в связи с этим несчастным случаем. Я был рад, что они дали мне прожить еще один день, чтобы увидеть это наказание. И как вы помните, я пугал их тем, что любой, кто нанесет мне вред, обязательно пострадает!

Консультирование. Развязано со стойки. Самые ужасные двадцать четыре часа моей жизни - я теряю использование своих ног. Циркуляция возвращается - Интенсивная боль - Спорт.

Помбо  в течение большей части дня  смотрел на меня со смесью  жалости и уважения, как будто он был принужден против своей воли обращаться со мной так жестоко. И теперь он не  удержался и присоединился  к моему смеху над несчастным пострадавшим ламой. Я считаю, что в некотором смысле  он был очень рад этой  аварии,  потому что, если  до сих пор не знал, нужно ли убивать меня или нет, то после произошедшего убивать меня было, по меньшей мере, неразумно. Золотое кольцо моей матери, которое было изъято у меня в день  ареста, и о котором я много раз спрашивал, тибетцы считали  обладающим чудесными силами до тех пор, пока оно было на мне; и поэтому держали его подальше от меня, опасаясь, что с его помощью я могу сломать свои узы и убежать. 

Помбо, ламы и офицеры провели еще одну консультацию, в конце которой, ближе к закату, несколько солдат пришли и отвязали мои ноги от  бревна, а мои руки, хотя и все еще связанные, были опущены вниз.

Когда веревки вокруг моих лодыжек были размотаны  с ними удалились большие куски кожи. Так закончились самые страшные двадцать четыре часа моей  жизни.

Сначала я почувствовал небольшое облегчение, когда оказался  лежащим на земле, потому что мое тело и ноги были жесткими и словно мертвыми. Однако  не увидев признаков  возвращения их к жизни, я испугался, что  наступило омертвение тканей, и что я потеряю свои ноги навсегда. Прошло два или три часа, прежде чем кровь начала циркулировать на моей правой ноге, и  когда восстановилась чувствительность, боль стала невыносимой.  Если бы по внутренней части моей ноги медленно водили ножами - даже тогда мне было бы не так больно.  Мои руки были не в таком  плохом положении: они  тоже онемели, но кровообращение в них восстановилось быстрее.

Между тем, Помбо, то ли, чтобы развлечь меня, то ли для того,  чтобы  показать свои богатства, приказал привести около ста пони в великолепной упряжи:  их провели вокруг холма, а он ехал впереди на самом лучшем из них.

Вернувшись, он поговорил со своими мужчинами, и началась серия спортивных занятий.  Помбо сел рядом рядом и пристально наблюдал за мной, стараясь уловить мою реакцию на происходящее.  В первую очередь были отобраны лучшие стрелки, которые  стреляли один за другим в моих двух бедных яков.  Но, хотя они целились очень старательно, но никак не могли поразить их. 

Затем  началась демонстрация верховой езды, что было чрезвычайно интересно. Я мог бы наслаждаться этим гораздо больше, если так не страдал от боли. Тем не менее  спектакль меня развеселил. 

Сначала были гонки, в которых принимали участие только два наездника, причем последняя гонка проходила между двумя победителями последних гонок. В следующем соревновании один всадник выезжал вперед на полном галопе, держа над собой летящий  ката (белый шарф) , в то время как около двадцати человек следовали за ним. Затем тот, кто ехал впереди, отпускал ката  и тот  летел  сам по себе, и когда ката касался земли, всадники по сигналу, разворачивали коней и с дикой скоростью скакали назад.  Суть соревнования была в том, что они  должны были на скаку нагнувшись, схватить  ката с земли. Кто делал это первый, тому ката доставался в награду. 

Еще одно упражнение состояло в том, что один человек стоял неподвижно, а его товарищ должен был на полном скаку  схватить его за одежду и поднять к себе на седло.

Хотя я не мог видеть так хорошо, как хотелось бы, меня так заинтересовало шоу, и я выразил такое восхищение пони, что Помбо приказал, чтобы лучших из них подвели ближе и поставили передо мной, и я постарался  сесть, чтобы разглядеть их получше.

Большое облегчение - внимание Помбо - странный гипнотический танец

Это было большим облегчением, потому что я больше страдал от моего унизительного положения, будучи неспособным стоять прямо, чем от самих пыток. Помбо сказал мне, чтобы теперь я смотрел в сторону палатки, затем встал и пошел к ней.

Вход в его палатку был шириной не менее  двадцати футов. Несколько солдат подошли ко мне и подтащили меня ближе, чтобы я мог наблюдать за тем, что происходит внутри.

Два высоких  ламы вошли в палатку вместе с Помбо и закрыли её  на несколько минут, затем снова открыли. Прозвучал гонг, и по его сигналу  из монастыря вышли другие ламы. Они зашли в палатку и заняли свои места.

В центре палатки на высоком стуле с очень высокой спинкой в желтом пальто и таких же желтых штанах сидел Помбо,, на его голове была надета длинная  четырехгранная шляпа,  рядом стояли два ламы, которые вошли в палатку вместе с ним. 

Помбо находился  в гипнотическом трансе. Он сидел неподвижно, положив руки на колени и подняв голову,  его глаза были так же неподвижны. Несколько минут он оставался в таком положении, все солдаты и другие люди, собравшиеся перед палаткой, упали на колени, сбросив свои головные уборы на землю и бормоча молитвы. Один из двух лам, человек с великой месмерической силой, положил руки на плечи Помбо, который постепенно начал поднимать свои руки и  оставался  в таком  каталептическом состоянии с вытянутыми руками долгое время, не двигаясь ни на дюйм.

Затем Лама коснулся его шеи  большими пальцами и заставил голову Помбо начать быстрое круговое вращение слева направо. Затем гипнотизер произнес что-то, и Помбо  начал извиваться как змея, двигая и скручивая руки, голову, тело и ноги. Он  извивался в каком-то безумии, а  толпа преданных приближалась и приближалась к нему, громко молясь и испуская глубокие вздохи и крики удивления и почти ужаса.

 

Обменялись комплиментами - отравленный напиток  - неопределенность относительно нашей судьбы - оракуло - мои перепончатые пальцы

Помбо вышел из своей безвкусной палатки, и я сказал ему, что его танец был прекрасен, но я был очень голоден. Он спросил меня, что бы  я хотел  съесть, и я сказал, что хочу немного мяса и чая.

Чуть позже мне доставили большой сосуд с восхитительным рагу из мяса яка, а также цампы в изобилии. Однако, хотя я чувствовал себя довольно голодным, мне было очень трудно проглотить даже немного еды. Это, я думаю, должно было быть связано с травмами позвоночника и омертвением моих конечностей, что, очевидно, сказалось на всём организме, кроме моей головы.

Когда Помбо ушел и наступила ночь, я снова был привязан к растягивающему бревну, но на этот раз мои конечности не растягивали так далеко друг от друга. Мои руки тоже были снова прикреплены к колонне сзади, но их не натягивали так зверски.

Поздно вечером из монастыря вышли с полдюжины лам с легкой и большой медной чашей, в которой, по их словам, был чай. Раненый из моей винтовки лама был среди них, и он так беспокоился о том, что мне необходимо  выпить горячего чаю в такую холодную ночь, что я заподозрил неладное и проглотил лишь   несколько капель. Через несколько минут меня охватили резкие, мучительные боли в животе, которые продолжались еще несколько дней спустя, наверняка напиток, предложенный мне, был отравлен.

На следующий день кровообращение в моей  левой  ноге, которая оставалась безжизненной после того, как я был развязан и снят со стойки стойки в первый раз, начало улучшаться, и  постепенно восстанавливалось, причём боль была невыносимой.

Утром ламы опять начали ломать голову над тем, что же им со мной делать. Ряд лам по-прежнему требовал, чтобы нас обезглавили, тогда как Помбо и другие высокие ламы уже решили  отправить нас обратно на границу. К сожалению  Помбо видел ночью видение, в котором дух сказал ему, что, если он не убьет нас, он и его страна пострадают от какого-то большого несчастья. «Вы можете убить англичанина, - сказал дух, - и никто не не накажет вас. Иностранцы боятся сражаться с тибетцами».

Ламы не предпринимают ни одного  важного шага без обращения к  оккультным наукам, поэтому Помбо приказал ламе отрезать прядь моих волос, что он проделал очень тупым ножом, и  Помбо отправился с клоком моих волос к оракулу. После некоторых заклинаний оракул ответил, что меня нужно обезглавить или страна окажется в большой опасности.

Помбо вернулся,   разочарованным, и  приказал, чтобы теперь вырезали один из моих ногтей. Эта  операция  была  выполнена тем же тупым ножом, и оракул снова сказал, что меня нужно казнить.

Обычно тибетцы обращаются к оракулу трижды. В третий оракулу для решения приносят  кусок пальца. Лама, который собирался отрезать кусок моего пальца, осмотрел мои руки и раздвигая мои пальцы, вскрикивал, выражая всем своим обликом страшное удивление. Через мгновение все ламы и солдаты подошли и осмотрели мои руки: повторилась ситуация, которая имела место  в монастыре Такер, когда тибетцы поразились, разглядывая мои руки. Помбо будучи проинформирован, немедленно пришел осмотреть мои пальцы, и разбирательство было немедленно прекращено.

Когда несколько недель спустя меня освободили, я смог узнать у тибетцев причину их изумления. Мои пальцы кажутся  им перепончатыми  намного больше, чем обычно, а это имеет огромное значение в  Тибете. Тот, кто обладает такими пальцами, имеет, согласно тибетцам, очарованную жизнь, и независимо от того, что он делает, ему ни в коем случае нельзя причинить никакого вреда. 

Это пустяковое суеверие для нас явилось судьбоносным.

Наша жизнь должна быть спасена - неприятный марш-Чанден Синг все еще жив - бессонная ночь - к границе - длинные и болезненные походы - как мы спали ночью - карта, нарисованная кровью.

Помбо объявил, что  моя жизнь должна быть сохранена, и что я должен в тот же день начать движение в сторону   индийской границы. Он взял из моих собственных денег сто двадцать рупий, которые поместил мне в карман для моих личных нужд во время путешествия, и приказал, что несмотря на то, что меня  и моих слуг по прежнему держали в цепях,  к нам бы относились максимально доброжелательно.

Когда все было готово, мы с Мэнсингом отправились в Токсем пешком, а наша охрана, состоящая из пятидесяти всадников, ехала на пони. Несмотря на то, что наши ноги были покрыты ранами, а всё тело болело, нам приходилось идти очень быстро. Солдаты привязали меня за шею, как собаку, и тащили  за верёвку, когда задыхающийся, измученный и страдающий  я не успевал идти с одной скоростью с пони. Так мы пересекли несколько холодных потоков, погружаясь в воду и грязь по самую  талию.

Оказавшись в Токсеме, к моему великому восторгу я увидел, что Чанден Синг все еще жив! Его содержали в тюрьме в грязи, где он оставался привязанным к столбу более трех дней, и в течение четырех дней он ничего не ел и ничего не пил. Кроме того, ему  сказали, что меня обезглавили! Он был в ужасном состоянии; почти умирающий от ран, холода и голода и ужасных новостей.

В одной из  грязных  комнат  Токсема мы втроём провели ночь, наполовину задохнувшись от удушливого дымы, дыма. С нами в комнате были солдаты с женщиной легкого поведения, с которой они развлекались всю ночь напролет, пели, ругались и дрались, мешая нам уснуть хоть на  нескольких минут.

На следующий день на рассвете Чанден Сингха и меня усадили на яков, но не на верховые седла, а на чудовищно неудобные седла, предназначенные для перевозки грузов:

Бедный Мансинг не мог сам дойти до яка и  упал,  за что был беспощадно избит. Они снова привязали его веревкой к шее и протащили волоком самым жестоким образом. 

Нас сопровождал  огромный отряд стражников, и во всех лагерях на пути они требовали свежих  яков, пони и пищи, так что мы путешествовали очень быстро. В первые пять дней мы покрыли сто семьдесят восемь миль, два самых длинных марша соответственно сорок два и сорок пять миль; ни до того, ни после мы не покрывали такие большие расстояния.

Эти длинные перегоны нас окончательно измучили, так как солдаты плохо обращались с нами,  и опасаясь, что мы станем  слишком сильными, кормили не ежедневно. Они давали нам пищу всего один раз в два-три дня, и истощение и боль, вызванные верховой ездой на этих деревянных седлах в наших израненых телах были ужасными.

Вся наша собственность была отнята у нас, наша одежда была в лохмотьях. в ней роились паразиты.  Фактически, мы были голыми. 

Первые несколько дней мы  шли с восхода солнца  и  час или два после захода, во время ночлега в лагере наши тюремщики одевали нам кандалы на лодыжки в дополнение к тем, которые были постоянно  на наших запястьях. В таком беспомощном состоянии нас спокойно оставляли спать на открытом воздухе без какого-либо укрытия и часто мы  лежали на снегу или нас заливало  дождем. Наши же  охранники обычно разбивали себе палатку.

С помощью моих двух слуг, которые сидели рядом со мной и укрывали меня от глаз наших тюремщиков, мне удалось с большим риском набросать грубую карту нашего обратного путешествия. Я воспользовался  маленьким листом  бумаги, который остался в моем кармане после обыска. Подобрав с земли кусочек кости, оставшийся после обеда,  и использовав его как ручку, а свою кровь - как чернила, я написал короткие зашифрованные заметки и карту  обратного маршрута.

Поскольку у меня не было инструментов, с помощью которых можно было бы делать тщательные определения нашего положения, я довольствовался тем, что ориентировался на солнце, постоянно наблюдая за тенью, проецируемой моим телом на землю. Конечно, когда шел дождь или шел снег, я  должен был учитывать мои наблюдения  предыдущего дня.

К югу от внешнего пути - Серьезность нашей стражи -  - Грозные, но поучительные дни - Южный источник Брахмапутры - покидая  Ютцан

Мы путешествовали, как видно по красной линией на карте, прикрепленной к этой книге, сначала Восток -Север-Восток, Север-Восток, Восто и Севре-Восток, следуя за Брахмапутрой по курсу к югу от нашего пути туда, пока  не достигли границы Ютцанга (центральный район, или район Лхассы). Наши охранники был не просто  суровыми с нами, а откровенно жестокими. Один или два солдата, однако, отличались от других, и проявили редкую для тибетцев доброту, тайком принеся нам немного масла и  цампы в тот момент, когда их товарищи не могли этого видеть. Однако охранники так часто менялись, что у нас не было никаких шансов подружиться с ними, и каждая новая партия казалась хуже предыдущей.

В один прекрасный день  произошел очень любопытный инцидент,  вызвавший  у них страх. Дело было так: мы остановились возле скалы,  солдаты по своему обыкновению  в двадцати ярдах от нас. Исчерпав все средства, которые я мог придумать, чтобы внушить им уважение, я прибегал к исполнению некоторых чревовещательных приемов, притворяясь, что я  говорю и получаю ответы от вершины скалы. Тибетцы были в ужасе. Они спросили меня, кто там был? Я сказал, что там живёт тот, кого я знаю.

«Это иностранец?»

"Да."

Сразу же они подтолкнули нас к нашим якам,  сели на своих  пони, и мы быстро покинули это место.

Вскоре мы достигли места, которое согласно моим  наблюдениям, сделанных в нашем путешествии "туда", соответствовало  долготе 83 ° 6 '30 "E. и широте 30 ° 27' 30" . Это была редкостная удача! Ведь именно в этом месте, по моим расчетам,  два основных источника Брахмапутры встречаются и образует одну реку. Тот приток,  который течет с северо-запада,  я уже следовал по дороге "туда", будучи еще свободным. А сейчас тибетцы, к моему удовольствию, выбрали южный маршрут, тем самым предоставив мне возможность , хоть я и находился в плену, посетить второй из двух основных источников великой реки! Этот второй поток течет по плоской равнине от своего зарождения в озере, приблизительные координаты которого такие:  долгота 82 ° 47 'в.д. и широта 30 ° 33' . 

Я дал Северному источнику свое имя, и надеюсь, это не будет считаться нескромным, учитывая тот факт, что я был первым европейцем, посетившим оба источника и учитывая все обстоятельства моего путешествия.

Этот период нашего плена был унылым, но интересным и поучительным: по мере того, как мы ехали, я заставил солдат научить меня некоторым тибетским песням,  и эти песни мало отличались от песен, которые поют шокас, а от более или менее доброжелательных наших охранников  я выпытывал информацию о стране и людях, которой и делюсь с вами в этой книге.

...Не так давно здоровыми и свободными людьми мы вошли в провинцию Ютцанг через перевал Маюм, а сейчас истерзанными, одетыми в лохмотья пленниками, через более южный и более низкий перевал  покидали её.

Простые времена - Большие лагеря - Удушение козы - лагерь Тарджума - Токхим-старые друзья-Музыканты-Благотворительность

Теперь мы двинулись в северо-западном направлении, и когда мы постепенно стали удаляться от священной провинции Ютцанг, наша охрана начала вести  себя  с нами не так жестоко. На те  небольшие деньги, которые Помбо позволил мне сохранить, нам разрешили  купить пищи, а  пока мы ели, солдаты снимали  с нас наручники, которые  временно размещали вокруг наших лодыжек. Таким образом, в посуде, выделенной  нам нашей стражей, мы смогли приготовить себе немного еды, и  это было восхитительно.

Мы пересекли наш старый путь, по которому следовали в Тибет и затем продолжили двигаться практически параллельно ему,  но  несколькими милями севернее. Мы ехали вдоль волнообразного глинистого плато и таким образом избежали болотистой равнины,  которая когда-то нас так измучила. 

По дороге мы видели многочисленные стойбища тибетцев, тут и там были видны чёрные палатки, и однажды ночью, когда мы расположились лагерем на небольших озерах, нам разрешили купить козу. Один солдат из нашей охраны, который был очень дружелюбен к нам, выбрал для нас прекрасное толстое животное, и мы с удовольствием и нетерпением ждали сытной еды, но тут обнаружилась такая проблема:  у нас не было средств обезглавить животное, так как тибетцы не доверяли нам нож или меч, а сами отказывались убивать животных для нас каким-либо другим способом. В конце концов наш друг из охраны  согласился взять оплату  и приступил к убийству животного самым жестоким образом. Он связал его ноги  и наполнил его ноздри грязью, крепко сжимая при этом рот бедного зверя одной рукой, пока тот не задохнулся. Во время исполнения этого варварского умерщвления солдат горячо молился, вращая   свободной рукой  свое молитвенное колесо. 

Наконец мы оказались на равнине, в лагере Тарджума, состоящим  из двухсот палаток -   мы остановись в нем на одну ночь. Было большое собрание ламы и солдат. Посреди ночи нас внезапно и грубо разбудили и заставили перенести наш лагерь примерно в милю от поселения. 

Рано утром, перейдя через большой поток, мы проследовали в юго-западном направлении, достигнув в тот же вечер лагеря Токхим  в Тарджуме. Здесь нас встретили офицеры, которые по пути в Тибет приподносили нам подарки, а затем принялись нам угрожать, и мы разгромили их. 

На этот раз они вели себя очень прилично, выказывая нам восхищение нашим мужеством в достижении своих целей. Один из пожилых чиновников сделал все возможное, чтобы разместить нас как можно удобнее, и даже вызвал двух музыкантов, что бы те  развлекли нас. Один из музыкантов  носил своеобразный четырехугольный головной убор из кожи. Он играл  на двухструнном инструменте, а его напарник,  фактически ребенок, танцевал, после чего вывалил свой язык наружу и стал обходить зрителей с мешком, прося подать ему цамбы.

 Тибетцы обычно довольно щедры по отношению к нищим,  и они редко отказывались, подать просящему   цсамбу или кусочек масла. У старшего музыканта  за поясом был заткнут некий длинный предмет, и периодически он клал свой инструмент на землю, хватал эту штутку и изображал боевой танец с мечом. Точно такие же танцы я видел у шокас, что свидетельствует о схожести их культуры с культурой тибетцев.  

Время от времени старик охаживал своей палкой мальчика по спине и голове, когда ему казалось, что тот действует недостаточно энергично, что вызывало  в рядах зрителей гомерический хохот.