"В запретных землях" (1897год, путешествие из Индии в Тибет)

В своем прекрасном топике о трнсгималайских перевалах я цитировала слова Рериха. В его книге "Алтай-Гималаи" он прекрасно описал Каракорумский перевал. И вот что он говорил про перекорм, правда речь шла о лошадях, но людей это тоже касается: нельзя нагружать желудок и кишечник излишней работой на высоте

Мы изменили наш курс с северного  на северо-восточный, поднявшись до 16,600 футов (5059,68 м) и оставляя высокое плоскогорье на западе. Мы прибыли к Лама  Чортен - проходу,  защищенному тибетскими охранниками, которые, как только  мы приблизились, мгновенно схватили мушкеты в руки. Они выглядели довольно жалкими стражами и не только не оказывали нам сопротивления, но даже  просили у нас  денег и еды. Они жаловались на жестокое обращение со стороны своего начальства, заявляя, что давно не получали зарплату, и что даже пищу на  этот форпост им посылают изредка. Их туники давно превратились в лохмотья, но за поясом у каждого был  меч. Они расспрашивали нас о молодом сахибе: к ним были присланы вестники на лошадях  из Таклакота с предупреждением офицеру из в форта Gyanema, чтобы он и его солдаты ни в коем случае не позволили сахибу проникнуть в Тибет через Lumpiya Pass, так как он наверняка должен попытаться это сделать. 

Их описание предполагаемой встречи со мной меня здорово позабавило, и когда они сказали, что если они встретятся с сахибом, то им придется отрезать ему голову,  я почувствовал себя тронутым их добродушной уверенностью и решил дать им несколько рупий.

"Не давайте им ничего, сэр," сказали в один голос Качи и доктор . "Эти ребята дружат с  дакойтами (разбойниками), в скором времени бандиты будут знать, что у нас есть деньги, и в ночное время мы подвергаться  большому риску я нападения ."

Я настаивал на подарке.

"Нет, сэр," кричал Качи, стеная; "Не делайте этого, или у нас не будет  никакого конца неприятностям и несчастьям. Если вы дадите им четыре анны, этого будет достаточно."



Мои мужчины приветствкют Кайлаш  в Лама Чортен

Старший офицер, увидя в своей протянутой ладони указанную сумму,  высунул на всю длину свой язык  (чтобы показать свое удовлетворение), размахивая обеими руками  и неловко кланяясь. Его меховая шапка была предварительно сброшена на землю. Это был действительно великий салам дару меньшему, чем четырехпенсовик!  

В то время как врач разговаривал с ним, я оказался свидетелем очень красивого зрелища. На севере тучи разошлись, и заснеженная священная гора Кайлас стояла величественной перед нами. По внешнему виду не в отличаясь от изящной крыши храма, Кайлас возвышался над длинной чередой белых вершин  в красивом смешении контрастных оттенков. Высота Кайласа на  две тысячи футов больше, чем у других пиков цепи Gangir, а ее уступы и террасы покрытые горизонтальными слоями снега, яркими цветами выделялись на фоне темного льда, покрывающего скалу. Тибетцы, непальцы,  Shokas,  Humlis, Jumlis и индусы  почитают эту гору, которая, как считается, является обителью всех добрых богов, особенно бога Шивы. На самом деле, карниз вокруг его основания, по индусским легендам является окаменевшим  канатом, используемых дьяволом (Ракшасом) для того, чтобы сбросить с горы трон Шивы.

Мои люди стояли с  с непокрытыми головами, их лица были обращены к священному пику, и все они бормотали молитвы. Подняв высоко над головой сомкнутые руки,  они горячо молились, а затем опустились на колени и склонили свои головы низко к земле. Мой тибетский разбойник/кули по имени Даку (о нём рассказано тут), который стоял рядом со мной, поспешно прошептал, что я должен присоединиться к этому акту молитвы, чтобы не выдать себя.

"Вы должны  дружить с богами", сказал бандит Даку; "Вас настигнет несчастье, если вы не окажете почтение  Кайкосу! Он является домом хорошего бога" -  и мой разбойник указал на вершину с самым набожным видом.

Для того, чтобы доставить ему удовольствие, а так же, чтобы не выдать себя, отдал честь горе с максимальным почтением, и  поставил белый камень на одном из сотен чортенов,  или Obos (каменных столбов) , возведенных преданными  в этом месте. 

Эти Obos, или грубые пирамиды камней, встречаются повсеместно на трассах, которые ведут  через все высокие переходы и вблизи озер,  но редко где их можно видеть в таких количествах,  как в Лама Чортен. Все вокруг было буквально покрыто этими структурами. Каждый прохожий оставляет на одном из них белый камень - по местным поверьям это должно принести ему удачу, или если у него есть желание, то такой вклад повысит шансы на его реализацию.

Пройдя милю и наблюдая, как солнце быстро исчезает, мы искали подходящее место, чтобы раскинуть  наши палатки. Там не было никаких признаков воды, только каменистый слой высохшей речушки. Мы обсуждали сложившуюся ситуацию, когда слабый звук водопада достиг  наших ушей. Он становился все громче и громче, а потом мы увидели текущий к нам поток прозрачного растаявшего снега. Очевидно, что растаявший снег скоро достигнет места, где мы находились. Мой тибетский кули-бандит был в состоянии сильного волнения.

"Вода течет к вам, сахиб!" воскликнул он, раскинув руки. "У вас будет большая  удача!! Смотри! Смотри! Вы только захотели, чтобы вода для вашего лагеря появилась, и поток сам приходит к вам! Небо благословляет вас. Вы должны окунуть пальцы в воду, как только поток достигнет вас, и стряхнуть  несколько капель на плечи. Тогда на вашем пути счастье вас не оставит ".

Я с готовностью согласился с этим тибетским  суевериям,  и мы все погрузили в поток пальцы, и окропили водой наши спины. Доктор Уилсон, однако,  отнесся к вопросу вполне серьезно, сказал, что это все ерунда, и не нужно поддаваться такой «детской фантазии». Благодать была бы не лишней  меня, но ближайшие дни показали, что этот простой обряд оказался бесполезным!

Перед  нашим лагерем был большой плоский участок наносной породы, которая  в давние времена дном большого озера около десяти миль в длину и четырнадцать в ширину. С моим телескопом я ясно видел  размещенный у подножия небольшого холма  кемпинг Karko. Там было много палаток, и моих людей очень успокоило то, что наши палатки ни формой ни цветом не отличались от палаток людей Джохари  из Милама, которые приходят в  в это месте торговать с тибетцами. К северо-востоку от нас была долина, простирающаяся для многие мили между двумя высокими гребнями, а к западу  и северо-западу были холмы, отделяющие нас от  реки Darma Yangti, текущий на северо-восток. На север за Karko видна была блестящая водная гладь озера Gyanema и низкие холмы за ним. В отдалении были видны снежные вершины.

Во время нашего марша мы увидели  большие стада киангов (Kiang - дикая лошадь). Эти животные подошли совсем близко к нам. По форме и движению тела они напоминали зебр,  но отличались от зебр по цвету: они были в основном светло - коричневого цвета. Туземцы считают нахождение рядом с ними чрезвычайно опасным:  их кротость  обманчива, и они  могут подпустить  неосторожного путешественника довольно близко, а затем с внезапным броском схватить его зубами, нанося ужасные раны своими мощными челюстями. Чтобы держать их на безопасном расстоянии мы бросали в них камни, но после того, как очаровательным галопом  они уносились прочь, через какое-то время мы снова видели их на расстоянии нескольких ярдов. Мне удалось сделать несколько очень хороших негативов, которые, к сожалению , были впоследствии уничтожены тибетскими властями. Однако я сделал эскизы. 

 
 эскизов Генри нет , рисунок  SaraChristensen

 Фото и подпись Амартией Мукерджи

Мы перебрались через невысокий гребень, и спустились на другой стороне  на травянистый участок плоской земли, в северной части которого была видна вода. На холме к югу от озера стоял форт Gyanema, с примитивными каменными  башнями, с шатровой крышей, поддерживающей флагшток, на котором летали две грязно - белые тряпки. Это не были цвета Тибета,  а лишь обычные летающие молитвы. У подножия холма стояли две или три большие черные палатки и небольшой каменный сарай. Сотни черных, белых и коричневых яков паслись на зеленой траве.

Появление нашей партии вызвало тревогу, поскольку мы перешли через перевал скрытно, и нас не видели,  поэтому в форте раздался громкий звук гонга, заполняя воздух  немелодичными металлическими нотами. Забегали солдаты с мушкетами,  они разобрали одну из черных палаток и поспешно унесли ее во внутрь форта, большая часть гарнизона обратилась в паническое  бегство и также бросилась искать убежище в крепостных стенах.

 Когда  спустя какое -то небольшое количество времени они поняли, что у нас не было злого умысла, некоторые из тибетских должностных лиц, за которыми следовала их охрана, с трепетом вышли к нам навстречу. Доктор Уилсон без оружия  вышел вперед, чтобы поговорить с ними, в то время как я остался для защиты нашего багажа в случае вероломного нападения  и предотвращения  паники среди  кули. 

Но ситуация  развивалась  достаточно мирно. На траве были расстелены ковры, на которые  мы все сели. Час мы вели переговоры с тибетскими офицерами, в течение которых одни и те же вещи повторяли снова и снова, и это к чему не привело. Они твердили, что  ни в коем случае не могут допустить ни одного человека из Индии, будь то индус или сахиб,  и что мы должны вернуться. Мы с нашей стороны заявили, что мы не причиним никому  никакого вреда. Мы  - паломники к священному озеру Mansarowar, которое расположено всего в нескольких милях дальше. Мы пошли на  большие расходы и претерпели значительные трудности, чтобы достичь цели,  как мы теперь могли повернуть назад, когда наша цель так близка? Мы не хотели бы вернуться обратно, и надеемся, что они позволят нам продолжить наше паломничество.

Мы разговаривали с ними приветливо и любезно, они же ошибочно приняли нашу любезность за страх перед ними и тут же решили воспользоваться этим, особенно Magbun, начальник форта Gyanema.  На первых порах такой смиренный, он  в мгновение ока стал напыщенным и высокомерным. "Мне придется отрезать ваши головы," сказал он с гнусным выражением на  лице, "или, вернее , я отрежу твою голову , прежде чем я позволю тебе уйти хоть на один шаг."

"Отрезать голову?" вскричал я, вспрыгнув на ноги и толкая патрон в мою винтовку.

"Отрезать голову?" повторил мой адьютант Чанд Сингх, направляя свой Мартини-Генри на офицера.

"Отрезать голову?"  сердито спросил наш брахман, и два  наших кули-христианина  и доктор Уилсон  достали  Винчестер и пару Кухни (Gourkha kukris - большие ножи армии гуркхов).

"Нет, нет, нет, нет! Салам, салам, салам!" затараторил Магбун в панике "Салам, Салам", - снова и снова повторял он, мерзко и раболепно кланяясь до земли, свешивая язык и бросая к нашим ногам свою шляпу . "Давайте продолжим разговоривать, как друзья!"

Слуги Магбун оказались не храбрее своего хозяина,  и мгновенно поменяли позиции, чтобы  оказаться позади своего начальника в случае нашей стрельбы,  а некоторые встали и отошли как бы ненароком,  а потом уже, отойдя подальше, бросились наутек.

Магбун и другие офицеры, которые остались,  становились все более и более кроткими. Мы говорили и спорили в дружественной манере в течение двух долгих часов, но без каких-либо заметных результатов. Магбун не мог решить вопрос единолично. Он сказал, что мог бы дать нам ответ не раньше, чем на следующее утро. В то же время он обеспечит нашу безопасность, если  мы расположимся возле его палатки. Я хорошо понимал, что он пытается выиграть время, чтобы отправить солдат на форпост Барка, к северу от озера Ракшастал, а также во все соседние лагеря. 

Я откровенно высказал ему свои подозрения, но добавил, что я хотел бы иметь дело с тибетскими властями, прежде чем прибегну к силе. Я снова напомнил Магбун, что мы были просто мирные путешественники, и пришли не воевать; что  был рад заплатить хорошую цену, как платили всегда до этого,  но  пусть он поостережется коснуться  хоть одного волоса любого из принадлежащих к моей партии! 

Магбун заявил, что он прекрасно все понимает. Он как друзей просил нас провести ночь возле своего лагеря. Он торжественно поклялся  Солнцем и Kunju Sum (Trinity), что нам не будет причинен вред. 

Доктор и я сидели впереди, рядом были Чанден Сингх, брахман  и двое христиан. Кули были позади. Когда Магбун ушёл, я обернулся, чтобы посмотреть на них. Это было  зрелище! Они все громко плакали, каждый человек, скрывая лицо в ладонях. У Качи слезы текли по щекам, Дола всхлипывал, в то время как наш разбойник Даку и другие тибетцы, которые были у меня на службе, сидели спрятавшись за своей поклажей. И хотя ситуация была серьезная, я не мог удержаться от смеха, видя моих людей настолько деморализованными. 

Мы разбили палатки, и я сидел в одной из них, регистрируя свои наблюдения и делал записи в своем дневнике, когда ко мне прокрался Качи.  Он был так расстроен, что он едва мог говорить.

"Мастер!" он прошептал. "Мастер! Тибетцы послали человека к вашим кули угрожая им, что они должны предать вас или умереть. Они должны отказаться от вас в течение ночи, и если вы попытаетесь сохранить их, они должны убить вас."

В то же самое время, что этот агент тибетцев  был послан для  сговора с моими кули, другие посланники Магбуна принесли огромные массы сухого навоза, чтобы мы  не нуждались в топливе, все это они передавали мне сопровождая заявлениями о вечной дружбе. Несмотря на это, их солдаты были посланы во все  направления, чтобы позвать подкреплениеь. Я видел, как они отправлялись: один поскакал  в Кардам и Таклакот; второй отправился  в направлении Барка, а третий поскакал на запад.

Мои кули были  готовы  восстать:  я наблюдал за ними через отверстие в палатке. Они деловито отделяли свои одеяла и одежду от моих грузов,  отбросив мои товары. Я вышел к ним, терпеливо  и спокойно сказал: " упакуйте вещи как они были" , и предупредил их , что я застрелю любого, кто пытается восстать или уйти.

В то время как доктор Уилсон и я приступили к обильной трапезе, моему камердинеру и адьютанту Чанден Синху  была поручена подготовка к войне. Он чистил винтовки с большим вниманием,  и привел  боеприпасы в готовность,  по всему было видно, что он сам настроен бороться до конца. Брахман, на верность которого мы могли также рассчитывать,  оставался холодным и собранным в течение всего дня. Он был философом, и никогда не беспокоилась о чем - нибудь. Он не принимал активного участия в подготовке к нашей обороне, потому что он не боялся смерти. Один только Бог мог убить его, утверждал он, и все мушкеты в стране вместе взятые не могли послать в него пулю, если Бог этого не желает. И если будет указ Бога умереть, то он подчинится этому безропотно.  Два новообращенных  добрых христианина не теряли времени,  затачивая  огромные лопасти их кривых ножей кудри до остроты бритвы.

Когда стемнело, на небольшом расстоянии от нашего лагеря выставили охранника.  Один из нас караулил снаружи всю ночь, а те, кто  лег внутри, легли в  своей одежде, положив заряженные ружья рядом. Я не могу сказать, что  д-р Уилсон или я чувствовали себя как-то особенно обеспокоенными: вид  тибетских солдат с их неуклюжими мушкетами, длинными копьями и драгоценными мечами  и кинжалами внушало нам скорее эстетическое восхищение их живописным видом, чем страх.

На следующий день мы проснулись рано утром от отдаленного звона колокольчиков, который обычно сопровождает  караван лошадей. Выглянув из палатки, я увидел длинный ряд вьючных животных и  конных солдат с мушкетами и копьями. Было очевидно, что ожидается прибытие высокопоставленного чиновника,  а это - его  передовой отряд, состоящий из подчиненных и багажа. Они спешились  далеко от нашей палатки и вошли в форт Gyanema.  Постоянно прибывали все новые и новые группы солдат и посыльных. 

Лидер одной из прибывающих партий с особенно большим конвоем солдат, был встречен особенно почтительно, и я пришел к выводу , что он должен быть важной персоной.

Через некоторое время мы получили сообщение , что вновь прибывший чиновник по имени Барка Таржум, практически равный по рангу наместнику царя в этой области, хотел бы иметь честь видеть нас. Мы ответили, что  сейчас мы  завтракаем и что  пошлем за ним, когда  сможем с ним поговорить. Наш опыт научил нас, что с  тибетскими чиновниками нужно держаться как можно высокомернее, тогда с ними  легче иметь дело.  В одиннадцать часов мы отправили гонца в форт, чтобы сказать, что мы рады  рады принять у себя достопочтенного Таржума. 

 Прибытие подкреплений


Он пришел сразу же. Это был крупный чрезвычайно живописный персонаж, одетый в длинное пальто из зеленого шелка китайской формы, с широкими рукавами, и когда он поднимал руки вверх, то они обнажались до локтя; он имел шапку, аналогичную тем, которые носили китайские чиновники, и был обут в тяжелые длинные черные сапоги, с большими гвоздями под подошвами. Его длинное, бледное, угловатое лицо было поразительным во многих отношениях; оно было  флегматичным, и хотя и несколько женоподобным,  но с довольно тонкими  чертами; но были  безошибочные признаки испорченности, даже деградации, и низких моральных принципов. Длинные волосы свободными завитками спадали на плечи, с его  левого уха свисала большая серьга с крупным малахитом. В своих нервных пальцах он держал небольшой кусок тибетской ткани, который он использовал  как носовой платок, чтобы высморкаться  каждый раз, когда он никак не мог решить,  как ответить  ответить на наш вопрос. 

Таржум и его люди отвесили нам богатые поклоны, высунув, как обычно, свои языки на всю их длину. Языки их были нездорового  цвета, с белым налётом, вызванным практикой  чрезмерного чаепития. У нас были ковры, разложенные за пределами нашей основной палатки, доктор Уилсон и я сели на один из них, предложив Таржуму занять ковёр напротив нас. Его свита  расположилась позади него корточках. 

Всем известно,  что в Тибете, если вы  из себя представляете значительную персону, или, если вы хотите, чтобы люди видели и признавали вашу значимость, вы должны иметь зонтик  над головой. К счастью, наш предусмотрительный доктор имел в распоряжении два зонта; которые двое наших мужчин держали над нашими головами. Сам Таржум уселся в тени зонтика колоссальных размеров, который удерживал над ним его секретарь.



 
Барка Таржум и его спутники

Несмотря на экстравагантные заверения в  дружбы, льющиеся из уст Таржума, я был убежден, что его слова были неискренними, и что доверять ему небезопасно. Он никогда не смотрел нам прямо в лицо; его глаза всё время были устремлены в землю. Я невзлюбил этого человека с самого первого взгляда, и держал свое  оружие заряженным у себя на коленях.

После бесконечных тяжеловесных речей и неуклюжих комплиментов мое терпение было исчерпано,  и мы стали задавать свои вопросы в лоб. Теперь уже пошел многочасовой спор. Мы попросили дать нам возможность идти дальше, тибетцы же никак не могли решить позволить это нам или нет. Для упрощения или  ускорения  их решения, прежде чем прибыли другие  подкрепления, доктор Уилсон  попросил Таржума выдать разрешение на проход в озеру Маносаровар всего для восьми человек из нашего большого каравана. Он был готов и сам остаться в форте Gyanema с остальными в  качестве заложника до возвращения назад восьми паломников. Но Таржум отверг даже это предложение, правда  не напрямую, а с лицемерными оправданиями:  якобы они заботятся о нас и о нашем благополучии, и что сейчас плохое время и плохая погода, да еще  множество разбойников рыскает в этом районе, которые могут напасть на нас и ограбить и убить.

Все еще держа винтовку нах коленях, я как бы невзначай повернул её дуло в сторону  Таржума, и мой палец скользнул на спусковой крючок. Тибетец пришел в  дикий  ужас. Его глаза, до сих пор устремленные на землю,  уставились прямо  на дуло винтовки. В то же время он пытался уклониться  вправо или влево, перемещая свою голову, но я  следил дулом за всеми его движениями. Слуги  в полной мере разделяли страх своего хозяина. Бывший за мгновение до этого его голос агрессивным и надменным  вдруг стал смиреннейшим. С большой кротостью он выразил, что он готов уступить нам во всех отношениях.

"Я вижу, что вы хорошие люди," сказал он слабым шепотом, сопровождается глубоким поклоном. "Я не могу дать, как я хотел бы, официальное разрешение на путь вперед, но вы можете пойти, если вы хотите. Я не могу сказать больше того, что вас никто не будет преследовать. Восемь из вас могут отправиться к священному озеру Маносаровар. Остальные останутся здесь."

Прежде чем принять окончательное решение, он сказал, что он предпочел бы проконсультироваться со своими сотрудниками.

Этим утром я по своему обыкновению купался, и неподалеку было расстелено мое турецкое полотенце, к которому теперь проявил большой интерес Таржум  Он послал за своим ребенком, чтобы показать этот замечательный материал, и когда тот, то он накинул  полотенце на спину юноши, как будто это была шаль. Я сразу предложил ему полотенце в качестве подарка, и наши отношения, несколько напряженные несколько минут назад, стали теперь дружескими. 

Тибетцы во все времена имели  тягу к алкоголю, и вскоре они попросили меня  дать им что-нибудь выпить. Поскольку я никогда не беру спиртное в свои походы, то я не смог предложить ничего кроме бутылки денатурата (который я использовал для моего hypsometrical аппарата). Они с готовностью выпили его,  оценив по достоинству его обжигающие  горло качества, и попросили еще. Тарджуму кроме всего прочего доктор выдал лекарства от его хронической болезни  и все остальные сопровождающие  получили небольшие подарки.

Во второй половине дня от Таржума прибыл посыльный:  Таржум передал, что так как мы были добры к нему и его свите, то он рассматривает нас как своих личных друзей, а поскольку мы так стремимся  посетить озеро Маносаровар и гору Кайлаш, и на нашем пути уже испытали многие трудностей и понесли большие расходы, то он соглашается пропустить восемь человек из нашей партии  к святыням. Дать официальное согласие он не мог, но он снова повторил, что мы могли бы пойти, если мы этого хотим".

Эта новость, естественно, порадовал меня. Добравшись до Кайлаша я мог бы легко найти способ идти дальше.

В тот же вечер из нашего лагеря один предатель выполз из палатки, в которой спали мои люди, и нанес визит к Таржуму.  Он сказал ему, что я не был ни братом врача, ни паломником-индусом. Он сообщил, что я был сахиб, и что моей целью была Лхаса. Из того, что я слышал потом, казалось, что Таржум  не вполне поверил своему информатору; но у него возникли сомнения, и он послал мне ночью сообщение, умоляя нас вернуться тем путем, которым мы пришли сюда.

"Если в вашей партии на самом деле есть сахиб, которого вы скрыли от меня, и я позволю вам  идти дальше, то я лишусь своей головы. Теперь вы -  мои друзья, и вы этого не должны допустити. "

"Скажите Таржуму,"  ответил я посланнику ", что он мой друг, и я буду относиться к нему как к другу."

Утром мы нашли тридцать всадников в полном вооружении в несколько сотнях ярдов от нашей палатки.

К большому удивлению  солдат и их начальников, доктор Уилсон, Чанден Синг и я с винтовками в руках смело пошли сквозь вооруженный тибетский отряд, вслед за нами прошли наши трясущиеся кули.

Мы прошли мимо них без какого - либо уведомления. Магбун побежал за мной. Он попросил меня  остановиться:  пара очаровательно вышитых   сапог была извлечена  из рыхлых складках пальто чиновника, и он предложил мне их со следующими словами:

"Хотя ваше лицо загорелое и черные, а глаза болят (они не были, как на самом деле, но я носил снежные очки), ваши возможности сказать мне, что вы из хорошей семьи, вы должны быть высокий офицер в вашей стране. Ваши благородные чувства также показывают, что вы не хотели бы заставить нас наказать вас. Позвольте мне предложить вам эти ботинки, чтобы ваши ноги не были защищены от боли в течение долгого и трудного обратного пути ".

Без дальнейших парламентских поклонов я взял сапоги, и  мы оставили Магбуна   и отправились в том направлении, как будто собирались покинуть страну.

Я решил уходить в 9 вечера и предложил пяти мужчинам следовать со мной- за очень приличное вознаграждение.

В назначенный час ни один из них ко мне не явился, и я отправился на их поиски. Один из них намеренно повредил ногу, чтобы не идти со мной, до угой прикинулся, что он умирает. Остальные так же решительно отказались от дальнейшего путешествия. Они дрожали от холода и страха, но не хотели идти .

"Убейте нас, сахиб, если хотите," умоляли они меня ", но мы не пойдём с вами."

К 3-м часа утра все мои попытки получить хотя бы одного человека , чтобы нести груз, оказались тщетными. Я должен был отказаться от своей идеи.

Мои перспективы стали более мрачным, чем когда-либо. Неужели меня ждет унылое возвращение  по тому же пути, по которому я попал в Тибет?

"Однако вы впали в депрессию, г-н Лендор", отметил наблюдательный доктор Уилсон.

Я признал этот факт. Каждый шаг в обратном направлении был сравним с  ударом ножом в сердце. Я хотел идти вперёд любой ценой,  и мой друг видел это. Моя кровь кипела. Трусость моих людей сделала их для меня настолько презренными, что  я не хотел их видеть.

Погруженный в свои  мысли, я быстро пошел дальше,  путь казался коротким и легким. Я нашел подходящее место для нашего следующего лагеря. Передо мной и со всех сторон от меня  стояли высокие снежные горы; там, впереди, возвышался  Lumpiya Pass , который  я пересек чтобы попасть в Тибет. О, обуреваемый  какими большими надеждами я тогда  сделал это!  Сейчас же я не мог заставить себя даже смотреть в его сторону: казалось, что его снежные стены издеваются я над моим провалом.

Мое штормовое депрессивное настроение совпало с началом урагана: уж даже не могу сказать, случайным ли было такое совпадение.  Но факт остается фактом:  прежде чем мы успели поставить наши палатки, ветер, увеличился в десять раз. 

"Чем ты планируешь заняться?" спросил доктор меня. "Я думаю, что вам лучше вернуться в Garbyang, взять свежих сильных  мужчин, и сделать еще одну попытку."

"Нет, доктор. Я скорее умру, чем пойду назад. У меня будет гораздо больше шансов, если я пойду в одиночку, и я решил стартовать сегодня вечером ".

"Нет, нет, это невозможно, мистер Landor," воскликнул доктор, со слезами на глазах. "Это приведёт вас к смерти!"

Я сказал ему, что все уже для себя окончательно решил.

Бедный доктор был ошеломлен. Он знал, что пытаться отговаривать меня было бесполезно. Я вошел в палатку, чтобы перепаковать свой багаж, мне нужно было уменьшить его настолько, чтобы я мог нести свой груз один.

Пока я готовился к моей поездке, Качи Рам вошел в палатку. Он выглядел испуганно и озадаченно.

"Что вы делаете, сэр?" спросил он поспешно. "Врач говорит, что вы собираетесь оставить лагерь вечером, пересечь горную цепь, и перейти к Лхасе самостоятельно."

"Да это правда."

"О, сэр! Опасности и риски такого путешествия в одиночку слишком велики, вы не можете пойти."

"Я знаю, но я собираюсь попробовать."

"О, сэр! Тогда я пойду с тобой."

"Нет, Качи. Ты  будешь слишком много  страдать. Вернись к своему отцу и матери теперь, когда у вас есть возможность."

"Нет, сэр....., Куда вы идете, я пойду. Маленькие люди не страдают. И их страдания ничего не значат рядом со страданием больших людей"

Философия Качи тронула меня, и я решил взять его. Качи находился  в состоянии лихорадочного возбуждения. Он ненадолго ушел и вернулся через несколько минут.

"Сколько кули вы будете нанимать, сэр?"

"Никто не пойдет."

"О, я их найду. Пять человек достаточно?"

"Да," пробормотал я недоверчиво.

Мой скептицизм был посрамлен, когда Качи вернулся:

"Пять Shokas пришли, сэр. Тогда вы, сэр, я, сэр, и еще пять кули, сэр, готовы начать путь. Когда мы отправляемся? "

"Ей-богу, Качи," воскликнул я, "ты умный парень!"

" Умный ", сэр?" оживился Качи, услышав новое слово. Он очень старался выучить английский язык, и у него была мания проверять произношение новых слов "'Умный!' Что это означает? Как пишется? "

"Смарт. Это означает« быстрый, умный. "

"Смарт" - повторил он торжественно, как он написал новое слово в книге, которую я дал ему для этой цели. Качи был, несомненно, несмотря на некоторые мелкие недостатки, отличным парнем. Он был самым умным и порядочным из шокас.

Казалось, что удача снова повернулась ко мне лицом. 

Мой камердинер Чанд Синг был человеком сильных спортивных наклонностей. Особенно счастлив он был, когда  мог стрелять из винтовки хоть во во что-то, причем у него не было большого желания попасть в цель. Еще недавно  я вынес ему строгий выговор за то, что он потратил несколько драгоценных патронов на находящегося в трех километрах кианга (дикая лошадь). Обыкновенная работа, тем не менее,  была неприятна ему, и он  неизменно перепоручал ее другим - чаще всего Мен Сингху .

Вот так прокаженный Мен Сингх стал слугой моего слуги. Они были оба индусами, принадлежали к одной касте, часто дрались и ссорились, и несмотря на это  они были лучшими друзьями. И они оба пришли ко мне и сообщили, что собираются следовать за мной куда угодно.

А можешь переслать мне какую-нибудь главку в оригинале, короткую, я попробую попереводить. Из последних, до которых ты не скоро доберешься.

К восьми часам вечера я собрал всех мужчин, которые изъявили желание следовать за мной. 

Мы назвали наш лагерь "Чертов Лагерь"  - и тут действительно дул  дьявольский ветер, который сотрясал наши палатки, не говоря уже о снеге, вдуваемом в наши приюты бушующим штормом. Ни дерева, ни ячьего или конского навоза, ни лишайников  ни чего, могущего быть топливом не было найдено. Наши палатки были разбиты на высоте в 16,900 футов (5151,12 метров) над уровнем моря, и подняться на вершину   означало дальнейший набор высоты не менее чем две тысячи футов (600 метров). При такой погоде трудности восхождения увеличиваются в десятки раз, но  в такую ночь, как эта, мы имели гораздо больше шансов обмануть бдительности тибетских сторожей, которые шпионили за каждым  нашим шагом.

 Я договорился с доктором , что он доставит назад  в Garbyang весь оставленный мною багаж  и мужчин, которые отказались следовать за мной. Он должен был демонстрировать шпионам наши палатки стоящими на своем месте до позднего вечера следующего дня, чтобы обмануть наблюдателей и дать нам возможность совершить марш-бросок. 

Нас ожидали большие трудности, так как мы не брали с собой ни одной палатки, кроме маленького тента весом около четырех фунтов. Мы должны были из- за страха быть обнаруженным тибетцами, которые будут в ближайшее время прочесывать приграничные районы в наших поисках, обходиться без установки лагеря. Так же мы должны перемещаться в ночное время, а днем отсыпаться в укрытии, причем перемещаться нам предстояло не по комфортной равнине, а по горным хребтам. 

Особенно тяжелой была мысль, что на долгий срок нам придется отказаться и от разведения огня, так как каждый знает , что огонь и столб дыма может быть виден на очень большом расстоянии: как днем , так и ночью. 

Доктор привез из нашего последнего лагеря несколько лишайников, с помощью которого пытался зажечь огонь и приготовить нам горячей еды перед отъездом. Увы! Тяжелой работы в течении четырех часов и несколько  коробок спичек было недостаточно для того, чтобы произвести на свет хоть некое подобие пламени.

В полночь я послал Чанден Сингха и Качи, чтобы он  собрал людей.  И когда мы распределили ношу,  то  я обнаружил, что в спешке и неразберихе  сделал на один комплект груза больше. Вот дилемма! Все было готово к походу, и задержка на данном этапе была фатальной. Я должен быть найти еще одного человека любой ценой.

Палатка кули переполнилась стонами, когда я пошел  к ним в поисках еще одного носильщика. Их вид был жалким. Можно было подумать, что они все умрут в течение нескольких минут, и что теперь они все пребывали в последних предсмертных муках - весь этот концерт был разыгран из-за ужаса быть выбранным мной, чтобы следовать в Лхасу.

Наконец, после бесконечных проблем, угроз, посулов и обещаний,  удалось уговорить пойти с нами Биджесингха - из людей джохари (джохари-живущие в долине Джохар). Но оставшийся груз  был слишком тяжелым для него; мы договорились, что он будет нести только половину, а другую половину я взял себе - в дополнение к уже имеющемуся у меня основательному грузу.

В 2 часа утра, когда вовсю бушевал штормовой ветер,  а песок и снег подобно шипам впиявливался  в наши лица; когда ветер и холод , казалось, проникал до мозга наших костей, когда, как казалось, все боги давали волю своей ярости, поставив все возможные препятствия на нашем пути, несколько молчаливых мужчин,  замерзших и пошатывающихся, покинула лагерь и ушла в пургу. Я приказал своим людям держаться близко друг к другу.

Мы не могли бы выбрать более подходящий вечер для нашего спасения. Было так темно, что мы могли видеть только на несколько дюймов перед нашими носами. Доктор сопровождал меня в течение нескольких сотен ярдов. Я убеждал его вернуться к палатке. Он остановился, чтобы схватить меня за руку, и прерывающимся голосом стал со мной прощаться и молить бога помочь мне.

"Опасности вашего путешествия," прошептал Уилсон, "настолько велики и настолько многочисленны, что только Бог может вести вас до конца. Когда я думаю о холоде, голоде и лишениях, которые вам придется претерпеть, мне становится страшно и я опасаюсь за вас."

"До свидания, доктор," ответил  я, глубоко тронутый его словами.

"До свидания," повторил он, "счастливого...." и тут его голос подвел его.

Два или три шага -  и темнота разлучила нас, но его трогательные слова прощания эхом звучали в моих ушах. Я шел и  с грустью вспоминал  веселую доброту моего хорошего друга. 

Дорога в сторону Лхасы возобновились в мрачной серьезности. За короткое время наши уши, пальцы рук и ног были почти заморожены, и беспощадный снег в лицо вызвал боль в наших глазах. Мы шли, как ходят слепые истощенные люди,  медленно поднимаясь выше и выше на горный хребет, и ощущая наш путь только  нашими ногами. 

Когда мы достигли больших высот стало еще холоднее, и ветер стал более острым. Каждые несколько минут мы были вынуждены остановливаться и сидеть вплотную друг к другу, чтобы согреться и восстановить дыхание, так как воздух был настолько разрежен, что мы едва могли двигаться, да еще с такими тяжелыми грузами.

Мы услышали свист и далекие голоса. Мои люди , собранные вокруг меня, зашептали:

 А затем бросились плашмя на снег. Я зарядил свою винтовку и пошел вперед, но ничего не было видно. Я слушал. Еще один пронзительный свист!

Мои Shokas были в ужасе. Мы немного изменили наш курс,  и на рассвете мы были недалеко от вершины горы. Снег не прекращался и идти было очень трудно, однако мы все же вышли на плато на вершине.

Здесь мы чувствовали себя в относительной безопасности. Мы сделали бруствер из наших грузов, достали свои одеяла и легли вплотную друг к другу. 

Мы проснулись около 1 ч дня -  от того, что промокли. Ночью нас занесло толстым слоем снега, и яркое дневное солнце вызвало таяние этого снежного одеяла. Наш лагерь был на высоте около 18000 футов. 

Несмотря на солнце продолжал дуть колючий ветер. Надо сказать, что мы страдали от ветра каждый день в течение всего времени, что мы были в Тибете. Он начинает дуть с большой яростью  в час дня  и только около восьми вечера иногда стихает и постепенно прекращается. Часто, однако, вместо того, чтобы стихать,  он  продолжает дуть со страшной яростью в течение всей ночи. 

Когда мы были готовы продолжить наш путь,  небо снова вдруг покрылось тяжелыми серыми облаками, и выпал свежий снег. Не было никакой возможности развести огонь, и мы вышли на маршрут  голодные и замерзшие. 

Пробираясь всё выше и выше в течение шести миль,  мы, наконец,  попали на другое более возвышенное  плато к северо - востоку от того, где мы стояли лагерем утром этого дня. Тут высота была 18т960 футов (5т779008 м), и мы были удивлены, обнаружив четыре озера значительных размеров близко друг к другу на этом высоком плоскогорье. Солнце, пробившееся  на мгновение сквозь тучи, заставило сверкать заснеженные горные вершины, вода в озерах  засеребрилась:  получилась красивая  и эффектная картинка.

Голод и истощение заставило нас искать прибежище прямо тут, хотя мне очень хотелось покинуть плато и начать  спуск. Ниже я рассчитывал  найти топливо и приготовить горячую пищу, но мои люди были не в силах идти дальше. Их грузы намокли и стали еще  тяжелее, они задыхались  из - за большой высоты, и не успели мы подойти к частично защищенному месту между большим озером и самым восточным водоемом, как  все они рухнули на снег. Я был очень обеспокоен, так как они отказывались принимать холодную пищу, говоря , что это приведет к их гибели. Чтобы они могли  восстановить силы до следующего дня я лично пообещал им, что они не умрут, если съедят немного сухого Сато и Гур . К сожалению некоторые из них смешали это  с холодной водой, в результате  почти все они в течение большей части ночи страдали от сильнейших болей в животе.

Не существует никаких сомнений в том, что опыт их жизни научил их, что опасно употреблять  холодную пищу на больших высотах, и я пожалел о своем несвоевременном совете. Люди склонны судить о других  по себе, и лично я никогда не чувствовал никакой разницы, было ли холодная или горячая моя еда.

Вскоре после захода солнца холод стал  интенсивнее.  Я зажег небольшую спиртовку, вокруг которой мы все сидели близко друг к другу, и сверху сделали крышу из наших замороженных одеял. Я даже пытался приготовить на огне немного концентрированного бульона, но из-за большой высоты от от приготовления хоть какой пищи пришлось отказаться, мы прижались друг к другу  в тщетной попытке уснуть. Перед этим из нашего багажа мы  сделали защитную стену и мои люди накрылись с головами, но я никогда не мог принять их стиль сна, я не мог уснуть и задыхался. Было еще одно соображение: я хотел  быть  всё время на чеку  и не пропустить появление тибетцев. Мои люди стонали, стонал, и конвульсивно стучали зубами в течение ночи. Я просыпался много раз с болью в ушах и глазах, ресницы покрылись сосульками. Каждый раз , когда я пытался открыть глаза, возникало неприятное ощущение, как будто ресницы вырывались.

Наконец наступило утро! Ночь казалась бесконечной. Когда я попытался поднять одеяло, чтобы сесть, одеяло оказалось нереального веса и жесткости. Неудивительно! Оно промерзло и  стало таким же жестким, как картон, а сверху на нем еще лежал толстый слой снега. Термометр в течение ночи показывал температуру выше  24 °.  Я  стал будить моих людей, и это было очень трудно сделать, они казались похороненными в снегу.

 
Похороненные в снегу



" Ута, Ута, Ута! " ( "Вставай, вставай, вставай!") -кличал я,   встряхивая одного за другим, и стряхивая с их одеял снег.

" Baroff Bahut! " ( "Слишком много снега!») Заметил один из кули, как только он высунул свой нос за пределы своего одеяла и зажмурился от рези в них: такой яркий белый свет был вокруг нас. 

"Салам, сахиб" , добавил он

Остальные вели себя подобным образом. Качи был, как обычно, был последним из проснувшихся.

"О, Качи," Я крикнул: "встань!"

" О, bahiyoh! " ( "О, отец!") Зевнул он, вытянув руки. Полусонный, он оглянулся , как будто в трансе, бормоча несвязные слова.

"Доброе утро, сэр. О, много снега. О, смотрите, сэр, два kiangs там! Что такое" Кианг "на английском языке?"

"Дикая лошадь."

" 'Wild' пишется дикий?"

"Да."

 Тетрадь была извлечена из-под подушки, и новое английское слово было зарегистрировано в ней.

Странные существа эти Shokas! Средний европеец, полуголодный и обмороженный, вряд ли задумался о новом слове  и точном его написании.

Бедный прокаженный Менсингх ужасно страдал. Он стонал всю ночь. Я дал ему одну из моих теплых тряпок, но циркуляция крови в его конечностях , казалось,была  приостановлена. Его лицо было трупно - серым, страдальческим,  и ноги его были настолько онемевшие, что в течение некоторого времени он не мог стоять.

Опять Shokas не ели ничего.... Мы начали крутой спуск по рыхлой осыпи и острым камням. В свой телескоп далеко внизу в долине к северо - востоку  я видел кустарники и лишайники, а также тибетские палатки и пасущихся овец. Это было печально, потому что мы должны были изменить наш курс, чтобы избежать встреч. Мы снова поднялись на вершину плато и стали спускаться гораздо восточнее. 

К  заходу солнца мы спустились до последней точки  и без особых трудностей переправились через реку. Выбрав углубление в земле, мы разбили мой маленький тент  и со рвением занялись сбором лишайника. 

Мы не только смогли приготовить обильный обед,  но нам также удалось высушить нашу одежду и одеяла. Отогреться и достигнуть тепла было замечательно, и в нашем маленьком счастье мы забыли тяготы и страдания, с которыми до сих пор сталкивались. За исключением горстки сухого сато, это был наш первый прием пищи за  сорок восемь часов. В эти два дня мы прошли двадцать миль, каждый из нас несет вес значительно в среднем более шестидесяти фунтов.

Мы были на 16500 футов (5,0292 км), которые казались нам  довольно низкой отметкой после наших холодных ночлегов на больших высотах, и  я строил радужные планы на будущее. 

Вот как диаметрально изменилось моё настроение: с  самой глубокой депрессии до состояния  бодрости и надежды.