Шпион на крыше мира

" Двор состоял из  двух частей, одна выше другой, между собой они соединялись  небольшим ступенчатым пролётом. 

В 17 часов, когда мы только заселились  в нашу новую обитель, нам принесли  ужин. Солдат, который принес его, в тот день и готовил, повар менялся каждые три дня, и выбор повара никоим образом не был связан с тем, умеет ли он готовить или нет. Из  всех охранников умел готовить лишь один, и так уж нам повезло, что в этот день была его смена и еду нам принес именно он. 

Мы спросили его имя. Он в ответ указал на свой нос (такая у китайцев манера указывать на себя, в отличие от европейцев, которые указывают пальцем себе в грудь), и произнёс что-то, что звучало как "Чунгня". На самом деле мы ошиблись, и он произнёс не своё имя. Когда он назвал  себя  "Чунгня,"  то действительно говорил о  "Чунго," что на китайском означало  "Срединное Царство,"  или "Срединная империя" - название, которое по сей день используется китайцами для их родины. 

Когда же  я указал на свою грудь и сказал "Сид", а Харроп назвал себя «Джон», то Чунгня подумал, что мы тоже говорим о своих национальностях, а не о своих именах.  Он так и не смог правильно произносить наши имена, и назвал меня "Чид", а Харропа  "Юнг."

 Позднее мы узнали, что его настоящее имя было «Сун Тян-сун», но прозвище  "Чунгня" так и прилипло к нему. Всякий раз, когда мы хотели его позвать,  то кричали "Чунгня!" и он прибегал. Ему было двадцать два года и он был очень симпатичный молодой человек, как и его друг Чубби. Остальные наши охранники  были далеко не дружелюбны. 

Первый наш ужин состоял из баранины и риса. Едва мы  начали есть, как снаружи возник  переполох. Мы вскочили и увидели лицо нашего Коилы у  решетки. "Они отправляют нас обратно в Непал! - кричал он Дамодару на урду. "Мы больше вас никогда  не увидим!" 

Дверь камеры была открыта, Харроп и Дамодар выбежали на улицу, чтобы увидеть, как наших носильщиков  выталкивают  из ворот тюремного двора.  Один из охранников подбежал к Коиле, и между ними началась  борьба.  Я воспользовался возможностью и быстро написал  на куске  бумаги  записку,  адресованную Джеку Хенсону, оставшемуся  в нашем базовом лагере в Непале. В ней я кратко сообщил, что мы были похищены вооружёнными  китайцами и что он должен незамедлительно направить это сообщение в Высшую комиссию Соединенного Королевства в Дели.  Затем я выбежал во двор, чтобы догнать  Койлу. Он шел по трассе, догоняя трех других носильщиков, но когда я позвал его, то быстро вернулся. Я просунул  одну ногу сквозь дверь тюремного двора,  охранники кинулись оттаскивать меня. Койла, истекая слезами,  бросился ко мне и обхватил руками меня за шею. 

 Когда китайцы смогли нас расцепить,  то мне уже  удалось всунуть в руку Койлы крошечный кусок бумаги. Наших непальцев повели  в сторону Таклакота.  Я попросил  Дамодару крикнуть им след, что они хорошо служили нам, и что благодаря им все наше снаряжение было в сохранности. 

Я вздохнул с облегчением, когда китайские солдаты отвлеклись от Койлы и сосредоточились на том, чтобы оттащить  меня обратно в камеру. Если Койла и компания благополучно вернутся в Непал в Сайпал, то очень скоро внешний мир узнает  о нашем бедственном положении.

 Но смогут ли они пересечь  Гималаи, когда перевал Урай Лех официально закрыт до следующей весны? Китайцы не разрешили им взять с собой ни еды, ни денег,  они  отказались дать им нашу палатку, ледорубы или хотя бы одну из наших парафиновых печей. Это будет чертовски трудно для Койлы и наших носильщиков. 

Эта записка, которая до сих пор хранится у Джека Хенсона, была чрезвычайно важна, и ее надо было доставить как можно быстрее.  Получив ее,  другие члены нашей экспедиции сразу же свернули лагерь  и отправились вниз по ущелью Сети с новостями, что мы были похищены солдатами китайской армии.

Благодаря  нашему дорогому  старому  одноглазому  Пхупе, Кола и другие носильщики запастись хотя бы атой и цампой для этого сверхсложного  путешествия.  Они сделали один привал  в Таредунге, а затем за один день форсировали Урай-Лекх и спустились к нашему базовому лагерю, прибыв туда в крайней степени усталости и  истощения. Коила проявил себя прекрасным товарищем, сильным и  находчивым парнем. 

Я  же благодарил судьбу и китайцев, что когда они изъяли наши вещи, то оставили карандаш, ручку Паркер, китайские чернила и несколько кусочков бумаги. Как мы узнали позднее,  китайские коммунисты сделали это  намеренно, предполагая, что письменные принадлежности понадобятся нам записывать признательные показания.

Это сопровождалось самым ужасным шумом, как будто вода исчезает из ванны. Мы начали смеяться и передразнивать их, но наши  пародии  не оказали на них никакого влияния. 

Нас отправили на кухню, чтобы купить утреннюю кружку чая. Один из солдат прервал свою трапезу, чтобы последовать за нами в покрытое брезентом помещение. Приподнимая крышку с одного горшка за другим, он нашел"чай." Сырой продукт этого китайского чая представляет из себя  плитку  квадратом около фунта  и двух дюймов толщиной. Охранники разбили чайный кирпич топором, и куски разлетались по всему тюремному двору. Куски кирпича-чая весом около половины фунта поместили в тряпичный мешочек,  который погрузили в латунную или медный чайный сосуд. Не важно, была ли вода горячей или холодной. 

Чай не так  быстро настаивался, как индийский листовой чай, к которому мы привыкли. Его нужно было  некоторое время кипятить, прежде чем он начал хоть немного окрашивать воду. Чай кипятили день и ночь, и содержимое пакета меняли только один раз в неделю. Чем дольше он заваривался, тем темнее окрашивал воду, но вкус оставался по прежнему мягким. По мере употребления чая сосуд наполнялся  холодной водой еще больше, и к концу недели заварка уже  не имела ни вкуса, ни цвета. 

Наши охранники имели небольшой запас сахара, который был похож на каменную соль, поставляемую индийскими торговцами. Войска должны были закупать его за свой счёт, вместе с мылом, зубной пастой, кремом для волос и дешёвой парфюмерией. Мы были удивлены, увидев, как они выходят из своей каюты, употребляя парфюмерию на свои лица.

В течение следующих нескольких дней мы приспособились к рациону. Если  основная еда дня была достаточно сытной, мы обходились ей. Если еда была плохой, то мы дополнили ее своими пеммиканоми по  штуке каждому. У нас было пару пудов сахара и несколько тюбиков сгущенного молока, которыми мы обогащали свой чай.  

После завтрака остатки мясной чаши охранников были брошены над стеной, где на неё набросились рычащие тибетские мастифы. Наш экспедиционный набор эмалированных оловянных тарелок забрали у нас охранники, чтобы вымыть на кухне. Я  последовал за ними на  кухню под брезентом, чтобы воочию убедиться в китайской гигиене. Я не мог поверить в то, что увидел. Солдат сначала одел на лицо, закрыв рот,  рот медицинскую лицевую маску из хлопчатобумажной ваты, завязав ее на затылке. Это то, чего мы никогда не могли понять, и это озадачивает меня по сей день. Каждый раз, когда готовка происходила, повар одевал на лицо маску, как хирург, который  собирается оперировать, и повторял этот процесс при мытье посуды. 

Мне было жаль, что я пошел засвидетельствовать процедуру мытья. Наши тарелки и эмалированные кружки сбрасывали в котел с теплой жирной водой. Я могу представить себе, что сальмонеллы размером с блох плавают в этом грязном котле.  Посуда, всё еще жирная, была выловлена мойщиком и высушена вручную на куске хлопчатобумажной ткани, который когда-то был белым. Если паршивая диета не доконает нас нас, то это сделают микробы.

Мойщик был охранником Лофти (длинный), и несколько раз во время процесса мытья он делал паузу, чтобы прочистить горло, а затем сплюнуть на  пол. Охранник по имени Monkey Face  (Обезьянья Рожа) сидел на земле у плиты и нарезал  комки сырой баранины прямо на грязном полу, периодически закидывая кусок сырого мяса в рот и с явным удовольствием поедая его

Харроп быстро установил, что мы можем делать, а что не можем. Приближение к двери тюремного двора или даже заглядывание через нее, когда она была открыта, было достаточным для того, чтобы получить отповедь от охранников. Наши просьбы о разрешении выходить  за пределами тюремного двора были проигнорированы. 

В 17:00 нас бросили в камеру и началась долгая ночь. Как только солнце спустилось, было слишком холодно, чтобы оставаться вне спальных мешков, и было слишком холодно, чтобы выйти из них ранее, чем в 9 утра. Поэтому мы вынуждены были ежедневно проводить в спальных мешках не менее шестнадцати часов. В дневное время, если охранники отказывались открывать дверь камеры, мы надевали пуховики и ходили по камере. Мы делали это по вечерам после того, как были заперты на ночь. Вскоре стало темно и не желая тратить заряд батареек наших фонариков зря, мы рано залезали в наши спальные мешки. Там, глубоко внутри моего спальника при свете своего фонарика я записывал дневник событий дня.

Я вел дневник таким образом два дня, но на третий день пришли охранники и подвергли нас троих обыску. Мой журнал, написанный на кусках бумаги, был конфискован, и я  приостановил запись дневника. Охранник, который конфисковал мой журнал, сказал на языке мимики и жестов, что  в тот день он отвезет их, чтобы их посмотрели  офицеры из  Гартока. 

Меня это озадачило.  На другой стороне Карнали  в казармах стояли офицеры китайской армии, и должно быть больше старших офицеров стояло  в двадцати трех милях от Джиткота.

 Почему же они нас нас не допрашивали? Фактически наше присутствие в Таклакоте было для китайцев в западном Тибете  чрезвычайно важным.  Мы должны были быть допрошены не менее личностью, чем командующий всеми китайскими войсками в Тибете, полный генерал P L A, который находился с инспекционным визитом в Гартоке. Нас пустили во двор тюрьмы, и мы увидели, как мои безобидные бумажки на прекрасной  лошади гораздо лучшего качества, чем обычный тибетский пони, увезли куда-то на запад.

 Я лежал без сна  в своем спальном мешке, когда нашел ответ - я вдруг  почувствовал под собой землю. У моего воздушного матраса возникла небольшая утечка воздуха, поэтому я перевернул его, чтобы поднадуть. И мне быстро пришло решение. Я должен буду  скатать дневник в тонкую трубочку и засунуть в это отверстие. Если я буду постоянно надувать матрас, китайцы никогда его не обнаружат. 

Мне  не хватало бумаги, но у нас все еще остались некоторые наши экспедиционные пайки и обертки бисквита и шоколада, обратная сторона которых была чистой. Я должен буду использовать эти обертки! Я нашел обломок тонкой палочки и решил использовать этот инструмент, чтобы проталкивать мой ежедневник вниз в подушку моего матраса.

Туалетная бумага была роскошью:  у нас осталось  только два рулона. Но ежедневный дневник имел большее значение, и я использовал часть своей драгоценной туалетной бумаги для страниц моего дневника. 

Харроп решил, что нам нужен и календарь. Верхняя опора стенки камеры была окрашена в синий и белый цвета  с непрерывным зигзагообразным мотивом свастики. Харроп использовал раскрашенные белым цветом разделы, чтобы написать дату и день недели, добавив уместные и оскорбительные замечания о интеллекте и привычках китайских коммунистов. 

Большим жирным шрифтом я написал на стене следующее: 'Харрор, Вигналл из Валлийской Гималайской экспедиции были похищены под дулом пистолета китайскими коммунистами 25 октября 1955 года и заключены в эту камеру до 28 октября."  Остальное я оставил пустым. Окончательная дата может быть заполнена только китайцами. 

Дни тянулись медленно. Харроп, отмечающий ноябрьские дни один за другим на стене, заметил: "До Рождества осталось не так много дней для рождественских покупок." Я обещал жене Джин, что буду дома на Рождество. Я начал задумываться, а на какое именно Рождество? Буду ли я дома на Рождество 1955, или 1975? Посмотрим, что скажут китайские офицеры, когда они придут.

Харроп предложил. "Если они не будут действовать цивилизованно и разумно, я проголосую, чтобы мы все прошли через стену в темный вечер." С этим мы все были согласны. В ту ночь меня разбудило что-то ползающее по лицу. Дежурный охранник в тот момент просвечивал через окно своим факелом нашу камеры, и я увидел огромную  крысу, выбирающуюся из моего  спального мешка. Она поспешно убежала и исчезла за головой Дамодара. 

После этого крысы стали более нахальными и вели себя активно в нашей камере и в дневное время. Были также крошечные пухлые маленькие ушастые мыши. Однажды мы услышали, как мышь жует что-то в уголке нашей клетки. При внимательном осмотре была обнаружена очень старая высушенная порция чапати. Мы стали размышлять о его происхождении, поскольку ни китайцы, ни тибетцы, с которыми мы контактировали, никогда не ели чапати. Стало очевидно, что мы не первые люди, которые были заключены в эту комнату. Тут были более ранние заключенные, и они, вероятнее всего, были индийцами.

3 ноября Харроп решил, что он ему необходимо несколько личных вещей из нашего оборудования, которые хранились в  комнате охраны, карауле, и он позвал Чунгню. Нам разрешили проследовать за двумя охранниками в небольшую пристройку от их жилых помещений, и после небольшого спора нам удалось забрать наш последний пакет туалетной бумаги, пару хирургических ножниц, последние две запасные батареи фонарика и некоторые таблетки с сульфой; последний в качестве меры предосторожности на случай рецидива дизентерии. 

Если бы в тот день дежурил охранник, которого мы окрестили Шилькгрубер, то он наверняка отказал бы нам в доступе к нашим вещам. Позже, в тот же день, Чунгня принес  нам две крошечные тибетские табуретки, чтобы мы могли использовать их в качестве столиков или сидений. Мы положили на них несколько ценных вещей и поблагодарили этого милого юношу за его доброту. 

На следующий день я проснулся от приступа  дизентерии. Аппетит полностью исчез,  мысль о еде была мне отвратительна. Я сидел на верхней ступеньке в тюремном дворе, голова у меня кружилась. Харроп принес мне чашку теплой воды с кухни. "Возьмите и запейте ей три  таблетки сульфагуанадина", сказал он. "Вы должны быть на ногах завтра!" Я проглотил три таблетки и принял пузырек таблеток от Харропа. 

В этот момент Обезьянья Рожа вошел во двор в сопровождении Шикельгрубера. Шкельгрубер закричал на меня и Обезьянья Рожа  навалился на меня  и выхватил бутылку таблеток из моей руки,  триумфально вручив ее своему неприятному коллеге. Я начал протестовать, Харроп и Дамодар пытались вмешаться, но под дулом пистолета нас затолкали обратно в камеру. 

Последним оскорблением было то, что мне приходилось ходить в туалет каждые пятнадцать минут или около того в течение всего дня. Я чувствовал слабость в ногах, и всякий раз, когда я не шел в туалет или обратно, я лежал на спине на спине чувствуя приближение смерти. Каждый раз, когда я подходил к выгребной  яме, я приседал над ней под дулом штурмовой винтовки ППШ, которую  примерно в трех дюймах от моей головы держал ухмыляющийся охранник Обезьянья Рожа.

Харроп, возмущенный бесчеловечным обращением с руководителем своей экспедиции, написал резкое письмо китайскому коменданту. Ответа, конечно, не последовало. Харроп сказал, что  возможной  причиной, по которой наши сообщения, посланные офицерам китайской армии игнорировались. «Вполне возможно, что у китайцев нет никого, кто мог бы говорить по-английски, кроме этого индийского торговца, и если он уедет через Липу-Лех в Индию, у нас есть большие шансы вступить в какой-либо значимый диалог с этими людьми». 

Харроп, конечно, был прав. Единственный гражданин Китая, который достаточно свободно говорил по-английски, был помощником военного губернатора Тибета, а этот джентльмен еще не вернулся.

Четвертого ноября, чувствуя себя немного лучше, я заметил, что не могу смотреть на вареную репу на завтрак, поэтому Харроп и Дамодар вышли во двор с небольшим количеством нашего небольшого запаса экспедиционного индийского чая в листе, потому что принесенный нам тибетский чай был больше похож на мочу.

Через минуту Дамодар вернулся к окну камеры. " Сегодня дежурит Марло, и он точно не даст нам кипятка. Джон Сахиб собирается развести наш собственный огонь во дворе." 

Я зашагал к решетчатому окну, чтобы увидеть, что происходит. Харроп взял с кухни немного хвороста, и заклинив в трещине во дворовой стене сухую ветку можжевельника, подвесил на нее нашу единственную баночку, наполненную холодной водой. Вскоре у него уже горел огонь,  когда разразилась жуткая шумиха. 

Марло вывел остальных охранников из комнаты. Шикельгрубер начал толкать Дамодара, и когда Харроп сказал Шикельгруберу отпустить Дамодара, унтер-офицер кинул нашу банку с водой через двор. Затем он взял палку длиной около пяти футов и бросил Дамодару в голову. 

Два охранника схватили Харропа обеими руками. Китайцы были маленькими и легкими по весу, а Харроп же сильный и хорошо сложенный мужчина, сумел пройти через двор, неся с собой китайцев. Охранник, которого мы звали Джире, стал подтолкивать Дамодара стволом своего автомата к двери нашей камеры. На Харропе  теперь висело пятеро китайских солдат. Он буквально отвес их на себе к нам в камеру. У двери было скопление людей, и Харроп крикнул: «Черт возьми, будь  я проклят, если пойду еще раз, чтобы доставить удовольствие этим ублюдкам».

Шикельгрубер отпустил горло Харропа и со стоном опустился на землю. Харроп ударил стонущего Марло об противоположную стену, и Марло ударился о землю. На Харропе продолжали висеть еще 2 охранника, плюс Жиру с его автоматом. Стряхнув двух оставшихся охранников, как терьер стряхивает воду, Харроп пяткой распахнул  дверь нашей камеры, сказал через плечо: "На сегодня всё, господа. Напряженное утро, да", - прокомментировал он, когда присоединился ко мне и Дамодару. 

С этим дверь нашей камеры была заперта, и нам было отказано в дальнейшем доступе во двор на два дня. Мы провели весь день в морозной холодной комнате. Днем я пошел спать, и Харроп удалился в спальный мешок и занялся поисками тибетских блох, которые делали нашу жизнь мучением. Блохи, должно быть, были хорошо закамуфлированы, так как он не смог найти ни одного в своем спальном мешке. Тем не менее блохи размножались, и наши усилия уснуть часто сводились на нет сочетанием укусов блохи и страшного холода.

 Мое настроение немного улучшилось, после того, как Дамодар, который продолжал наблюдать за китайцами в окно сказал, что похоже Харроп сломал Марло челюсть.  Несмотря на мое состояние, я засмеялся. 

Вскоре после этого все охранники вышли во двор и уселись там, скрестив ноги. Очевидно, что они обсуждали нас, потому что периодически поворачивались к нам и указывали на окно нашей комнаты.

"Они посылают к нам  Чунгню", сказал Дамодар. Мы с Харропом решили, что нам нужен хотя бы один друг во время содержания в таких трудных  условиях, и поэтому встретили Чунгню, как будто ничего не произошло. К настоящему времени Чунгня уже мог  произносить наши имена достаточно хорошо. Присев на край моей кровати, он несколько мгновений ничего не говорил, а потом усмехнулся и указал на Харропа, сказав: "Юнг, Ха... Ха... Ха... Яппа До".  Затем Чунгня сжал руки, принял гневное выражение и сказал: "Юнг, Яппа Миндо," 0 что означало, что китайцы сначала считали Харропа "хорошим", но теперь поменяли свое мнение.

После этого мы прибегли к языку жестов. Наконец Чугня понял, что я болен. Едва Чугня вышел из нашей камеры, как  во дворе в сопровождении высокого солдата появился Шикельгрубер. Его одежда отличалась сильно отличалась от одежды обыкновенного пехотинца,  он носил костюм, отделанный овчиной и обычные сапоги. Он явно было выше рангом, чем Шилькгрубер. 

 Чунгня вернулся в нашу камеру и принес мне  одеяло с собственной кровати. Одеяло было красиво украшено зеленой шелковой  панелью со свирепым  драконом. Примерно через полчаса он появился снова  с маленькой миской жидкого лапшевого супа, поверх которого плавало  яйцо. Я  не мог поверить своим глазам. Мы видели, как одна или две  курицы бегали снаружи, но мы никогда не думали, что увидим яйцо в этой тюрьме! 

Один вид такого блюда восстановил мой  аппетит, и я с признательностью улыбнулся. Чунгня был единственным солдатом китайской армии, который мог думать и действовать независимо. "Этот мальчик должен быть следующим послом Китая в Великобритании", сказал Харроп, когда Чунгня покинул нашу камеру. Я согласился с ним. Чунгня был прекрасным примером всего, что хорошо в Китае. Никакая политическая "реформа мышления" не может подавить сильную личность. Он отказался влезать в коммунистическую форму, которая формировала умы молодых людей в Китае. Чунгня был очень хорошим молодым человеком, и я чувствовал, что он рассматривал меня как своего друга. 

Стемнело, Жиру принес к нам небольшую масляную  лампу и  поставил ее на один из двух тибетских табуретов. Он указал, что свет должен быть слева,  чтобы дежурный охранник мог видеть в нашей камере. 

 Мы не возражали - по крайней мере, мы могли бы сесть и увидеть хоть что-то.  Когда принесли ужин,  я ничего есть не стал, так как насытился яичной лапшой. Трапеза состояла из кишок яка со столовой ложкой риса и добавлением горстки стручков жгучего перца. И Дамодару, и Харропу пришлось отказаться от еды, она была такой острой, что слезы стекали по их лицам. 

 Я думаю, что это было дело рук Шикельгрубера.  Доказательством этого становилось то, что  всякий раз, когда готовил еду Чугня, в наши блюда не добавляли никаких острых стручков.

  Мы нашли мясо яка несъедобным. В некоторые дни мы получили миску риса, в другие дни - небольшую порцию жесткой баранины, а в плохие дни - живот яка или кишки яка. В 18:00 той же ночью Чунгня вошел в нашу камеру, за ним последовали Дзонгпон, тибетский переводчик и санитар со стетоскопом на шее, и марлевой маской, защищающей его нос и рот (такой же, как у нашего повара на кухне). Следом ворвались Шикельгрубер и остальные наши охранники. Дзонгпон поклонился нам и передал свои обычные вежливые приветствия, но мы знали, что его обещания бесполезны. Медработник (его действия не предполагали, что он может быть квалифицирован как врач) и попросил меня поднять  рубашку. 

 Когда санитар положил мой стетоскоп на грудь, Харроп возмутился. "Скажи идиоту, что у Сида дизентерия, а не кашель", - сказал он Дамодару, который говорил с тибетским переводчиком на урду. Санитар  опустил марлевую маску, чтобы прочистить горло и сплюнуть на пол у моего спального мешка. Харроп взорвался и потребовал Дамодару сообщить этому санитару, что в Англии люди не плюют, и даже свиньи не плюют. Это вызывало ярость китайских солдат, и все они, исключая Чунгню, прочистили горло и плюнули на пыльный пол нашей камеры. "Филистимляне и кровавые варвары", - прокомментировал Харроп. "Я не знаю, как это интерпретировать, Джон Сахиб," сказал Дамодар. 

Когда это перкункторное обследование моей грудной клетки было завершено, дзонгпон спросил, как долго я болел. Харроп объяснил, что меня мучили рецидивы дизентерии в течение трех с половиной месяцев и что если мои таблетки не будут мне возвращены, китайцам придется взять на себя ответственность за мое ухудшающееся здоровье и возможную гибель.

Дзонгпон сказал нам, что в Таклакоте есть квалифицированный медицинский врач, и что лекарства врача будут превосходить мои собственные, и что я не смогу вернуть мои таблетки, пока они не будут обследованы ответственными властями, и что он, дзонгпон и настоящий врач вернутся на следующий день. Посетители ушли, но не раньше, чем Дзонгпон пообещал, что он будет ежедневно посещать нас, чтобы удовлетворить наши потребности. 

...Дзонгпон не привел врача, ни одно из его обещаний не было выполнено.

Из кухни вышел наш любимец Чунгня с криками "Чай!" и с эмалированной кружкой, украшенной красной звездой.

"Yappa do," - сказал я, принимая предложенную чашку. Взяв чашку я посмотрел через реку в сторону серых казарм и что-то привлекло мое внимание. На каждом конце крыши были установлены две высокие деревянные мачты, и между ними я заметил отраженный блеск воздушной проволоки. Был установлен радиоприемник, которого не было пару дней назад!  Это могло означать, что дознаватели НОАК из Гартока  приближаются и все готовится для передачи сигналов непосредственно в Лхасу или даже в Китай. 

Я пил чай, не замечая его вкуса, и размышлял о сложившейся ситуации. Коила уже должна была добраться до нашего базового лагеря и передать мое послание другим членам нашей экспедиции. При условии безопасного прохода Койлы через перевал Урай Лех,  внешний мир будет проинформирован о нашем затруднительном положении в самое ближайшее время. 

Я решил, что мы должны внимательно следить за всеми передвижениями по другую сторону Карнали, и после этого мы  наблюдали за рекой в течение всего светового дня, с частыми походами в туалет, из которого мы могли наблюдать  как за рекой, так и за мостом.

Обычно вся жизнедеятельность  наблюдалась на вершине холма с видом на китайские кварталы на противоположной стороне реки. Мы могли видеть бесконечную линию мужчин, животных и переносящий страшные тяжести тибетских женщин,  двигающихся непрерывным потоком вверх и вниз. Однажды в середине дня из серых казарм вышла партия солдат, которые понесли  мебель в красное здание. Я был удивлен, увидев семь  стальных стульев и  деревянный стол. Затем наши охранники отвезли весь наш комплект, включая палатки, в серое здание на противоположной стороне реки. Причина этого шага была очевидна. Без палаток, печей и топлива наши шансы перебраться через горы, если мы вдруг  сбежим, были практически нулевыми. 

Группа тибетцев, которых я раньше не видел, взглянула на меня с противоположной стороны стены. Они сидели с пиалами чая с маслом из ячьего молока.  Один из тибетцев подошел к стене, посмотрел на меня и протянул  в вытянутой руке пустую миску, умоляя о пище. Я грустно покачал головой и отвернулся. Охранник, выйдя из кухни, отогнал меня от стены. 

Я вернулся к своей кровати и уселся на нее.  Дамодар прислонил ухо к стене помещения, в котором размещался караул, с головой. Казалось, он что-то слушал. "Уходи оттуда," я сказал, "или ты попадешь в беду."  Он подошёл ко мне. "Я думаю," сказал он, "у китайцев есть маленький кот."  "Не говори глупостей," - ответил  ему я. 

Мы не видели ни одной кошки с тех пор, как вошли в Тибет. Они не могут прожить тут долго, потому что большие собаки-мастифы раздерут их. У каждой семьи в Таклакоте была хотя бы одна из таких  больших собак. Предназначенные в основном для защиты стад овец от мародёрства волков, которые зимой стаями бродят по плато, мастифов выпускали ночью, и бесстрашному путешественнику, который должен был перемещаться в темное время суток должны были помогать небеса. Как ни странно, эти яростные собаки могут быть нежными и послушными в дневное время. Мы видели, как с ними играли тибетские дети и даже китайские солдаты. В районах, где волчья угроза была наибольшей, мастифы носили деревянный воротник, снабжённый выступающими железными шипами длиной в три дюйма - для предотвращения того, чтобы волк взял собаку за горло. 

Дамодар, чтобы доказать, что его подозрения были обоснованы, подошел к двери караула и позвал: "пус-пус-пус (кис-кис-кис). Охранник на крыше закричал, чтобы Дамодар отошел от двери, поднимая ружье наизготовку. Вышел  Чунгняи сказал: "Yappa mindo."

Но тут друг Чунгни по имени Чубби  вышел с  черным котенком, к его шее был привязан кусочек струны, другой конец которой прикрепили к скале. Котенок был посажен в середине двора, его свобода ограничена тремя футами струны. Мы с Дамодаром разогнули струну, однако охранники снова связали его к стене,  но мы снова освободили малыша, и наконец охранники сдались и коту  разрешили бродить по двору. Наблюдая за очаровательным маленьким существом, я думал, что может быть, что мы и эти китайцы наконец-то имели некоторый общий уровень понимания в любви к животным. В этом убеждении я был совершенно не прав: после того,  как котенок поиграл полчаса, Марло поднял его и выдохнул сигаретный дым в нос беспомощного существа. Затем он ткнул зажженной сигаретой в лицо мяукающего котенка. Это было только начало. Позже в тот же день один из охранников ударил котенка  ногой, отчего тот перелетел через двор. Наше вмешательство привело лишь к тому, что котенка забрали в помещении, где его  дикие  крики подтвердили, что он  подвергается дальнейшим жестокостям. 

В тот день, когда котенка снова выпустили во двор, Обезьянья Рожа, увидев, как я склонился к обожженному лицу пострадавшего маленького животного, выхватил его у меня, и раскрутив его за хвост бросил несчастное существо о тюремную стенку  со всей силой, какой только мо. Нет нужды говорить, что  котенок умер. 

 Прошло время. я пошел на поправку. В тот же день, когда я увидел радиомачты, я услышал звуки из-за нашей тюрьмы, в районе между задней стенкой и  скалой. Солдаты бегали взад-вперед, что-то случилось, но что?

Я посмотрел на вершину скалы прямо за нашей тюрьмой, где собралась толпа тибетских детей. Охранник, которого мы окрестили  Гитлером,  подбежал туда и угрожая автоматом прогнал детей. Мои опасения усилились, когда Чунгня пришел и старался передать мне что-то на языке жестов. Он указал на стену туалета в сторону Лхасы и направил своего ППШ в этом направлении, сказал: "ТАТАТАТАТАТАТАТАТ." Затем повернувшись в направлении Таклакота и заглянув через дворовую дверь в сторону индийской границы, он снова сказал: "ТАТАТАТАТАТАТАТ. Хиндустан, Яппа миндо". (Индия,Тибет нет.) 

Я не мог понять, что он пытался мне сказать. Затем он указал на мои альпинистские сапоги и двинулся к обрыву за нашей тюрьмой. Сложив ладони рук вместе и закрыв глаза, что, очевидно, означало ночное время, он ударил ногой по земле и громким голосом сказал: "Бум!" 

"О нет, они не могут минировать дорогу!"  воскликнул я .  Чугня чнарисовал в пыли форму наземной мины, а затем засыпал свой рисунок. Я все еще не мог в это поверить. Надо признать, что этот обрыв был единственным способом сбежать из тюрьмы ночью,  но установка мин только для того, чтобы предотвратить побег двух англичан и восемнадцатилетнего непальского юноши мне казалась невероятной. Мысль о том, что китайцы, очевидно, считали нас Очень Важными Заключенными, меня не успокоила. У нас начало складываться впечатление, что все, что нас ждет, делает побег необходимым,  вопросом жизни и смерти, а китайцы  предпринимали все меры предосторожности для того, чтобы наш побег был невозможен. "Добавляем к своим обвинениям  закладку мин и жестокое обращение с животными", - позвонил мне Харроп."  Дамодар сострил: "Большие надежды, Сид Сахиб, что Гитлер  или Марло пойдут на прогулку темной ночью и за нашим отелем им отогрет ноги." и мы засмеялись. После этого в светлое время суток  охранник с заряженным ППШ сидел на вершине скалы за нашей тюрьмой, готовый отогнать всех тибетцев, которые  могли  подойти к задней части нашей тюрьмы. 

Шестого ноября я отправился в туалет и обнаружил скопление пухлых бесхвостых тибетских крыс, поедающих человеческие фекалии. Накануне вечером был сильный мороз, и эти привлекательные маленькие существа, предположительно, были не прочь съесть их "лиофилизированными". Я посмотрел в окно и увидел, что мимо проезжает кортеж  и закричал: "Незнакомцы прибывают!"  Ко мне прибежал Харроп . "Это похоже на  то, что сбывается то, чего мы ждали ", - прокомментировал я. 

По мосту на мулах верхом ехали шесть китайцев. Трое носили из них были одеты в  хаки, а остальные трое  в темно-синюю форму компартии. Это действительно были "Мальчики из Гартока." Я посмотрел на лица наших охранников. Они наблюдали за прибытием офицеров так же пристально, как и я, все разговоры прекратились. Шесть офицеров сопровождал отряд  численностью около тридцати солдат, которые так же ехали верхом  на мулах. Затем следовало около десятка повозок, перевозивших металлические и деревянные ящики и всякую другую утварь. "Я думаю, что они следуют на долгие  зимние каникулы", - бормотал Харроп мне на ухо.

В ту ночь была иная  атмосфера. В неё вкралась тревога, которая затронула всех нас, даже охранников. Наши усилия развеселить друг друга шутками провалились. Меня мучили мысли о том,  возможно, Коила не смог пересечь Урай Лех. Если я в своих подозрениях был прав, то наши друзья в базовом лагере не знали о нашей судьбе. Мы считались бы мертвыми, и китайцы могли бы удерживать нас столько, сколько им угодно, возможно, навсегда. Удар обрушится на мою жену Джин и нашего девятилетнего сына. По крайней мере, мы знали, что с нами происходит. Но для них оставалось лишь молчание и мучения. 

В ту ночь я плохо спал и мечтал о китайском народном суде.

К моему удивлению, моя просьба была удовлетворена, и Чунгня принес мне  безопасную бритву индийского производства. Там было только одно лезвие и оно было абсолютно тупым. У меня было мало мыла, и сделать из него пену и потом побриться тупой бритвой с  еле теплой водой было практически невозможно. Тем не менее мне удалось снять месячный щетину, но не без немалых страданий, после чего мое  лицо стало напоминать сырой бифштекс.

Каждые несколько минут один из солдат выходил на огневую ступеньку на внешней стене и смотрел на  другую сторону Карнали. Я неоднократно ходил в туалет, чтобы из его окна следить за событиями. 

В 11 часов утра я увидел группу людей, одетых  в  цвета хаки и голубой цвет, выходящих из серых казарм. Через несколько минут солдат китайской армии вышел из красного здания и махнул рукой в нашу сторону. Это был сигнал. Гитлер ударил меня по плечу и позвал Марло и Лофти. Они указали мне на дверь нашего двора, и я впервые после прибытия в Таклакот вышел за пределы нашей тюрьмы. 

Мост был больше, чем он казался из окон нашего туалета, будучи достаточно широким для двух яков или мулов бок о бок. Группа молодых китайских солдат  прошла в противоположном направлении.  Один за другим они останавливались, чтобы поближе взглянуть на меня. Отсутствие физических упражнений и последствия  дизентерии привели меня  меня в изнурительное состояние. 

Я повернулся назад и посмотрел через Карнали, чтобы увидеть Харропа и Дамодара, все еще стоящих на верхней ступеньке в центре тюремного двора, и ободрился. Слава Богу, я не один, - подумал я про себя. Внутри двора стояла импозантная группа тибетских чиновников, которые указали мне на закрытый занавесом дверной проем слева. Я подошел к нему. Кто-то в комнате толкнул занавес и вышел. Это был тот самый  индийский трейдер -самозванец, который пытался поймать нас в ловушку в день нашего прибытия в Таклакот. Он улыбнулся мне. При виде его  мои страхи начали исчезать. Он вызывал у меня  возмущение и отвращение, но не страх. Я ужасно  хотел ударить его по лицу и выбить ему  его золотые зубы. 

Игнорируя его усмешку и сгибаясь, чтобы избежать столкновения тибетским дверным проемам, я  зашел внутрь. Этот  шаг перевел меня из мира здравомыслия и разума в фантасмагорию лжи и обмана. Я входил в обитель китайского генерала, который считал себя своего рода Тамерланом Тибета. Я немного задержался на пороге, пытаясь приспособить зрение к тусклому свету, единственный источник которого  проникал  через маленькое окно, покрытое тонкой  белой бумагой.

 Два вооруженных солдата НОАК протолкнули меня  вправо, и я вошел в большую комнату. Я заметил несколько людей, сидящих вокруг небольшого стола. Их было шестеро. Это был допрос Большого Брата. Никто из шести не обращался ко мне, и большинство из них игнорировали мое присутствие. Иногда он смотрел в заметки и произносил несколько слов понизив голос, как будто боялся что я понимаю мандаринский диалект и могу подслушать то, что они сказали. От скуки я стал рассматривать помещение и находящихся в нем людей.

Те китайцы, которые были одеты  в синие костюмы политработников,  носили  кепки того же цвета. Одетые в хаки особи носили шляпы с ушными отворотами, красиво отделанными лисьим мехом. Знакомый значок красной звезды был приколот к передней части шляпы. Стол перед ними был заставлен блюдами с орехами и индийскими сладостями. 

Эти персонажи, очевидно, жили гораздо лучше, чем обычные солдаты в Таклакоте. Китайские призывы к равенству и братству  не имеют  никакого  отношения к действительности. За сидящими фигурами располагались два  плаката Красной Армии, поражавшие своей яркой окраской и смелым стилем. Один из них изображал Мао Цзедуна, стоящего на балконе и машущего толпе молодых людей. 

 Мой осмотр плакатов был прерван голосом: "Здравствуйте!" Я посмотрел вниз и  увидел, что пухлый парень в синем, сидевший с правой стороны стола, обращается ко мне.  Я прозвал его "Смоути.

 "Вы говорите по-китайски или по-тибетски?" "Ни то, ни другое," - ответил я. Передав эту информацию другим, он сказал: "Пожалуйста садитесь". 

Он, как и его спутники, сидел на трубчатом стальном стуле. Обернувшись, я с удивлением увидел позади себя трубчатый стальной стул, который в сложенном виде стоял прислоненным к стене. Я взял этот стул, раскрыл его и хотел сесть.

Пухлый персонаж наблюдал за каждым моим шагом, и  как только я собрался сесть на стул, он что-то произнес на мандаринском языке и два охранника направили на меня дула автоматов: "Нет, вы должны сидеть на полу." 

Гнев захлестнул меня. Я  понял, что в соответствии с китайской традицией меня намеренно заставили потерять лицо. Иностранному дьяволу пришлось показать, что он не  уступает представителям Китайской Народной Республики. "Нет, спасибо," - ответил я. "Я  останусь стоять." Англоязычный персонаж пробормотал свой приказ двум солдатам, один из них выхватил у меня стул, а другой приставил свой ППШ к моей голове. "Вы должны сидеть," сказал Чубби-лик. Не чувствуя склонности спорить дальше, я сел на высохший грязевой пол. 

"Сначала я требую объяснить мне, кто держит меня в плену и по какому праву. Если я не получу этой информации, то  откажусь отвечать на ваши вопросы ", - сказал я. Англоязычный китаец, которого мы позже назвали  "Гладким", был взбешен. 

"Кто из вас генерал?"  спросил я. Переводчик выглядел раздраженным. "Вы больше не будете задавать вопросов". 

Я посмотрел на этот комитет,  пытаясь выяснить, кто же тут самый главный.  Человек слева, волшебная маленькая фигурка в армейском комплекте, как мы узнали  позднее, был из сгарнизона Гарток. Из-за его выражения лица и походки, мы назвали его "Обезьяна Гартока". Чтобы не путаться, мы переименовали одного из наших охранников из  Обезьяньей Рожи  в "Коротышку." Обезьяна из Гартока был  самым неприятным на вид персонажем которого я когда либо видел.

У него были большие выступающие уши, которые были слегка заострены вверху. У его длинного лица почти не было лба, нос был уплощён, а челюсть свободно провисала. Его длинный подбородок практически лежал на груди, он смотрел на меня из-под кустистых бровей, а слюна стекала из уголка его рта на испачканный китель цвета хаки. Несколькими неделями ранее он разбил голову одному из своих солдат и забрызгал его мозгами других.

Рядом с ним сидел военный губернатор Тибета. Надо признать, что  я не понял этого на том первоначальном допросе, поскольку он был одет в маскировку, сменив  военную форму высшего офицера на  менее заметную одежду партийного политического деятеля. Он выглядел самым невзрачным и незаметным, будучи маленького роста. а лет ему было   около пятидесяти. Его взгляд постоянно бродил по комнате, как будто он ожидал, что на стенах или потолке произойдут интересные события. В тот странный случай, когда его глаза встретились с моими, его взгляд был мгновенно изменился. 

Он всегда говорил тихо, но когда он начинал  говорить, все остальные замолкали.   (Спустя годы я узнал, что китайский военный губернатор, возглавляющий наш комитет по допросам, был не кто иной, как генерал Чан Куо Хуа; он был с Мао Цзе-тунгом на знаменитом "Длинном марше" и сделал карьеру. Когда в 1950 году через Чамдо было начато крупное китайское вторжение в Тибет, генерал Чанг командовал им. В отличие от европейских армий, где старший офицер может быть заменен через два-четыре года, генерал Чанг управлял Тибетом как военачальник более восемнадцати лет. Во время нашего захвата он прибыл в Гарток, чтобы ускорить работы на западном конце стратегической военной дороги, которую Китай позже назвал "Великая оборонная магистраль." Чанг был ответственен за гибель нескольких сотен тысяч тибетцев во время своего срока полномочий.) 

Рядом с ним сидел невзрачный одетый в голубое молодой человек не старше восемнадцати лет, который  в разбирательстве почти не принимал участия. Он был своего  рода секретарем, записывая все вопросы и ответы в  книге, которая лежала перед ним на столе. Книга была индийской детской книгой упражнений.  Мы дали ему прозвище "Книжный червь."

Пятым членом комитета был ещё один армейский офицер, носивший русскую копию фотоаппарата Leica 35 мм, накинутую на шею. Мы воздержались от того, чтобы дать прозвище и ему, потому что он больше не появлялся. Его задачей было сделать идентификационные фотографии для записи. Шестой член комиссии  был тот самый пухлый  маленький парень-переводчик, единственный китаец в Тибете, который говорил по английски. 

 После того, как он перевел мои слова, воцарилось молчание. Затем последовало  чаепитие. Время от времени молчание нарушалось, когда член комитета  полоскал чаем горло и плевал в пол. Я был и удивлен, и с отвращением обнаружил, что высшие офицеры НОАК в западном Тибете своими манерами ничем не отличались от простых  солдат. 

У меня было ощущение, что все чаепитие было задумано, чтобы унизить меня  и держать меня в напряжении. Но чем дольше я сидел на высохшем грязевом полу, тем меньше чувствовал страха. Их поведение помогало мне выиграть психологическую битву. Невозможно было  потерять лицо в присутствии такой отвратительной группы.  Человек-Обезьяна вытирал рукавом нос,  Книжный Червь  сморкался на пол, без использования платка. Все продолжали есть и пить, и никто, казалось, не обращал на меня внимания.  Я потянулся в карман за платком, только чтобы получить удар по правому уху дулом автомата. Я  как ни в чем не бывало,  продолжил, и когда в моих руках появился носовой платок, он вызвал улыбки на лицах двух моих охранников. Идиоты думали, что я собираюсь достать из кармана бомбу или пистолет. 

Потом я увидел нечто, что заставило мое сердце биться быстрее. Я  заметил маленький тибетский столик на дальней стороне комнаты. На ней лежал мой пистолет Браунинг, а рядом лежала коробка с патронами. У меня будут проблемы с объяснением этого. Гималайские исследователи не имеют при себе огнестрельного оружия.

- Здравствуйте, мы зададим вам несколько вопросов, и на эти вопросы вы должны ответить честно. Вам запрещено говорить не по делу, только отвечать на заданный вопрос. 

Смути (кличка переводчика) очистил горло и сплюнул в паре сантиметров от моих ног:

 - Во-первых, как вас зовут? Также назовите ваш возраст,  национальность и ваш адрес. 

Я предоставил им эту информацию. Затем они  спросили имя моей матери,  моего отца, а также имя моей жены и сына, мою профессию и прочие подробности. Это было похоже на подачу заявления на работу, только в этом случае срок занятости мог быть каким угодно долгим, от пяти лет до всей жизни. На вопрос о национальности я ответил: "Британец, и, черт возьми,  горжусь этим."

Смоути перебил меня: 

- Вы не должны ругаться в присутствии губернатора Тибетского района Китайской Народной Республики. Вы должны вести себя хорошо в любое время, когда вы находитесь в нашем доме. 

Смоути сказал несколько слов генералу, а потом обратился ко мне:

 - Вы не американец? 

Зная, насколько "популярны" американцы у китайских коммунистов, я был благодарен, что на самом деле не являюсь гражданином США. Я ответил:

 - Нет, как я уже сказал, я британец и горжусь этим.

 Смоути мгновение подумал, а потом произнес самое глупое высказывание дня:

  

- Ты уверен?

Я улыбнулся этому и получил еще один удар дулом пистолета, на этот раз по другому уху. 

 - Вы не должны лицемерить!

 - Загляните в мой паспорт, - предложил я. 

- Посмотрите на качество обложки и страниц. Американский паспорт - это дешевый мусор по сравнению с британским паспортом. 

Смоути обратился к Книжному червю, который достал мой паспорт из своего портфеля. Подержав паспорт, Смоути показал мне идентификационную фотографию. 

 - Это вы?

 Пришлось признать, что моя внешность несколько изменилась. Я похудел, глаза ввалились из-за сочетания дизентерии и паршивой тюремной диеты. Я ответил утвердительно. У меня было ощущение, что Смути обдумывает что-то. 

 - Мы считаем, что этот документ фиктивный и что он не является вашим настоящим паспортом.

  Я спросил, как они пришли к такому выводу. 

Потому что паспорт говорит, что вы инженер, а вы говорите, что вы менеджер. Либо документ фальшивый, либо вы лжете. 

Я птпытался объяснить, что был менеджером в инженерной компании. 

 Смоути это не убедило. 

 - То, что вы  говорите  - ложь. Вы должны ответить честно. 

Меня спросили, какая профессия у моей жены, на что я ответил следкющее:

- Она моя жена. Она домохозяйка. 

Смоути недоверчиво посмотрел на меня. 

 - Но как живет твоя жена, если она не работает?

 Я сказал, что многих английских жен содержат  их мужья. Я мог только предположить, что в коммунистическом Китае каждая трудоспособная женщина должна выходить и работать и что домашняя жизнь считалась буржуазным пережитком. 

Далее Смоути захотел узнать, почему я жил в Северном Уэльсе, когда моя мать жила за пятьдесят миль в Чешире. Очевидно, он верил в конфуцианскую философию благочестия и сохранения единства семьи.

Мальчики из Гартока, казалось, теряли время, но, конечно, это было не так. Эти, казалось бы, неважные вопросы, которые продолжались более часа, и которые иногда повторялись, были такими же, как и у всех  контрразведкой мира.  Некоторые оригинальные вопросы часто повторялись. Поскольку мое прошлое не было выдумкой, они не смогли меня поймать на ошибке. 

Затем Смоути задал критический вопрос:

 - Кто послал тебя сюда? Кто дал тебе инструкции? 

Я ответил, что меня никто никуда не посылал, и что я был в Гималаях, потому что именно там я хотел быть. 

Смоути не поверил этому:

- вы лжете! Говорите правду! 

Мы были первыми альпинистами, когда-либо захваченными китайцами, и столкнулись с неизбежными и безответными вопросами, такими как "Почему вы поднимаетесь в горы?" и "Почему вы посещаете Гималаи?" Когда мне задают такие вопросы мои земляки, я испытываю трудности, предлагая объяснение, которое понять никому, не проникнувшемуся тем, что я назвал бы духом гор. Так вышло, что мне пришлось на этот неизбежный безответный вопрос и тут. 

 - Почему ты оказался в Гималаях?

 - Потому что я альпинист. Я делаю это для удовольствия. Это мое хобби. 

- Это не удовлетворительный ответ, - сказал Смоути. 

- Какова настоящая причина, по которой вы поднимаетесь в горы?

 Я повторил свой первоначальный ответ.

 

- Какова реальная причина, почему вы поднимаетесь в горы? Какова цель? Вы должны ответить, кто спонсировал вашу так называемую экспедицию.

 - Клуб альпинизма Северного Уэльса, газета под названием Liverpool Daily Post, и американский журнал Life". 

 - Как вы познакомились с этим клубом?" 

- Это легко, ведь я его и основал.

 - Какова цель впшего клуба?

- Собрать всех в Северном Уэльсе, кто заинтересован в альпинизме.

 - Ах да," ответил Смоути саркастически,  - но какова другая цель клуба, его реальная  цель? 

Я засмеялся, и Смооути крикнул:

- Вы не относитесь к нашему следственному комитету с должным уважением! Вы не можете скрывать от нас цель этого клуба! Если потребуется, мы узнаем это от ваших двух товарищей. Итак, какова политика клуба? 

 - Это клуб альпинизма и поэтому строго цель была совершенно неполитической", - возразил я. 

 - Это не может быть правдой," сказал Смоути, - Как говорит нам товарищ Мао, каждая организация имеет свои политические убеждения и мотивы.

Я взорвался. 

 - Вы ожидаете, что я извращу правду и выдумаю причудливую ложь, просто чтобы соответствовать тем ответам, которые вы хотите услышать? Похоже, между нами нет общей основы для взаимопонимания. Мы из разных миров, из разных культур. 

Я заметил, что Смоути  не  перевел  мои последние замечания другим членам комиссии по допросам. Они начали разбирать следующий набор вопросов. Тибетец принес миску орехов и еще один кувшин  чая. Я чувствовал жажду и у меня было искушение попросить чашку чая себе, но гордость мешала мне обратиться к ним с  унизительной просьбой, поэтому я страдал молча, и мои похитители, конечно, не предлагали мне чаю сами. 

Передышка закончилась, и  вопросы начались снова. 

 - Кто послал тебя сюда, в Китай?

- Нас сюда никто не посылал. Ваши войска похитили нас на непальской территории в бассейне Джалингхол Кхолы угрожая оружием. 

 - То, что ты говоришь - ложь. Вас арестовала Народно-освободительная армия Китайской Республики. Это доказательство того, что вы были нелегально в Тибете. Вы пришли сюда, чтобы совершить незаконное вторжение в Китай. 

 - Как, черт возьми, два альпиниста и восемнадцатилетний юноша могут стать частью вторжения?,  спросил я . 

 - Это незаконное вторжение, - продолжил Смузи, - и вы намеревались шпионить за Народно-освободительной армией.

 - Какого черта нужно Англии  здесь, в Тибете?  спросил я . 

 - Как называлась гора, которую вы хотели  посетить?" спросил Смоути. 

 - Налканкар, - ответил я. 

 - Где находится эта гора, Налканкар?

 - Это хребет,  половина которого находится в Тибете и половина в Непале.

Почему вы хотели взобраться на него?

- Я не могу ответить. Я просто люблю подниматься на горы. 

 - Признайте  правду. Вы хотели незаконно занять эту гору для каой-то цели. Каков был ваш политический мотив? 

Я никогда раньше не слышал ничего подобного. По мнению китайцев, люди просто так  не поднимаются. Смоути  долго что-то  писал, затем  толкнул документ в мою сторону:  

 - Пожалуйста, прочитайте это и подпишите это.

  Я взял записку и прочитал: "Я признаюсь в участии в незаконном вооруженном вторжение в Китай". Вооруженная часть, очевидно, была отсылкой к моему пистолету. Я ответил: 

 - Я не могу подписать это, потому что это неправда. Я никогда не вторгался в Китай. Когда ваши люди похитили нас в Джонглонг  Кхоле, мы были в Непале. 

 - JungJung Khola находится внутри Китая. Все люди во многих деревнях Джонглонг Кзолы платят налоги Китаю. Я не был склонен смеяться даже над этим нелепым утверждением. 

- Это невозможно. Это место необитаемо сейчас  и всегда было необитаемым. Это высокогорная долина, непригодная для проживания, земледелия или выпаса скота. 

- Вы лжете! В Ддонглонг Кхоле много домов, и вы, должно быть, поговорили с её жителями, когда незаконно совершили свое вооруженное вторжение в Китай. 

Смоути решил попробовал другой путь. 

 - Вы и мистер Харроп отправили много писем с просьбой о улучшении условий вашего содержания. Подпишите признание, и все ваши запросы будут удовлетворены. 

 -  Я не подпишу твое дурацкое признание, и ты можешь засунуть его себе в анус. Если вы возражаете против нашего присутствия, почему бы не принять простой вариант нашей депортации?

К счастью для меня, Смузи,  не знал, что такое анус. 

 - Нет, вы пытались совершить акт вооруженного шпионажа против Китайской Народной Республики и должны быть показательно наказаны для предупреждение других империалистических  агентов. 

Смоути достал  флаги нашей экспедиции. Они были сделаны в Лондоне, и были небольшого размера, типа один прикрепляется к валу ледяного топора, чтобы на фоне их  фотографироваться на вершине горы. У нас был валлийский флаг, флаг Непала, Организации Объединенных Наций и Великобритании, а так же флаг Китайской Народной Республики.  Смоути проигнорировал китайский флаг, с его золотыми звездами на красном фоне, но  выделил флаг Организации Объединенных Наций. 

 - Это флаг Организации Объединенных Наций. ООН неоднократно отказывалась давать коммунистическому Китаю место в ООН. Для чего ООН посылала вас сюда? Какова связь между флагом ООН и вашим незаконным вооруженным вторжением в Китай? 

Прежде чем я смог ответить, Смоути вытащил  китайский флаг. 

- Посмотрите на этот флаг. Это флаг Китайской Народной Республики. Может быть только одна причина, по которой вы обладаете этим флагом. Вы намеревались замаскировать незаконное вооруженное вторжение в Китай, чтобы тибетцы не знали, что вы - агенты иностранной державы.

- Вы должны подписать это признание. Вы участник этого вооруженного вторжения коммунистического Китая. Подпишите признание в том, что вы -имериалистический шпион, и мы будем очень добры к вам. В противном случае вы будете жестоко наказаны ", - сказал Смоути. 

Я понял, что  козыри были у меня, а не у них.  Эта кучка головорезов должна была получить признание любой ценой, иначе их карьера может оказаться под угрозой. Если бы они вырубили мне мозги, то не было бы и подписанного признания. 

 - Я хочу вернуться в свою камеру, которая, кстати, грязна и заражена крысами.

 - У вас  не камера. У вас  хорошее жилье предоставленое благодаря щедрости Китайской Народной Республики. Смоути попытался уговорить меня снова. 

 - Если вы подпишете это признание, мы позволим вам иметь лучшие комнаты и улучшенное питание.

 - А мои таблетки от дизентерии?

 - Ваши таблетки должны быть проверены экспертами. Тем временем, если вы подпишете это простое признание, лучшие медики Китая займутся вашим лечением. 

 я  покачал головой. 

 - Сделки не будет. После того, как мои слова были переведены, все шестеро вскочили и стали орать на меня.

Генерал отдал приказание фотографу, и он начал делать  мой портрет по плечи. Желая выглядеть по возможности лучше, независимо от моего исцарапанного и кровоточащего лица - эффекта этой тупой бритвы - я взял гребенку из кармана и стал медленно и методично расчесывал волосы. "Это форма, которая имеет значение," я подумал про себя. Тут я заметил, что китайский военный фотограф собирается сделать мою фотографию с закрытым колпачком объектива. 

 - Извините, старина, сказал я, - У вас будет пустой негатив, если вы не снимете крышку с объектива.

Я тяжело поднялся с пола и, сопровождаемый двумя солдатами на затекших ногах  вышел во двор, мои глаза были ослеплены сильным солнечным светом. 

Мой первый допрос закончился.

Мои охранники остановились, чтобы зажечь сигарету, и я сел на скалу, чтобы насладиться  видом. Через реку была отлично видна наша тюрьма, и мысль вернуться в  грязное, ограниченное  пространства  была удручающей. У меня было всего несколько моментов, чтобы заприметить любую мелочь.  И достопримечательности, и звуки, которые я не заметил бы в любое другое время, приобретали необычное и острое значение. Все, что было новым, я пытался сохранить в своей памяти. 

"Это Тибет," - сказал я. "Несмотря на китайцев, замечательно быть здесь!" Возобновив наше путешествие, мы с охранниками прошли по мосту к нашей тюрьме на холме. Двор был полон китайских военных, большинство из них небыли новые для меня лица. Харроп  спустился, чтобы поприветствовать меня, но был остановлен  двумя охранниками, которые ткнули ему  в живот дулами своих пистолетов. Два других приказали мне держать руки над головой и встать спиной к стене туалета. 

Гитлер подошел ко мне и, направив палец на рот, сказал: "Миндо."  

"Как все прошло?" крикнул мне Харроп. "Эти китайцы чертовски невозможны", - ответил я. "Они убеждены, что мы шпионы." Гитлер  разбушевался, размахивая пистолетом перед моим лицом. "Тогда Лхаса или Пекин наша следующая остановка", - крикнул Харроп. "Боюсь, что да," - ответил я. На этот раз Гитлер схватил  автомат и жестами показал, что выстрелит мне в голову. 

Все успокоились, кроме Дамодара, который бормотал: "Китайцы - бастарды!" 

 Пришла очередь Харропа предстать перед Мальчиками из Гартока. Когда Харроп перешел через реку, мы с Дамодаром были вынуждены сесть  на землю, лицом друг к другу, а китайцы направили свои  ППШ, а их было около десятка, нам в головы.

"Дамодар не совсем прав, - подумал я про себя. "Не все китайцы - ублюдки." 

Тут Гитлер повернулся к ругне и отдал ему приказ вынести из камеры мой матрас и спальный мешок и перенести их в маленькую комнату справа от двора. Мое расставание с Харропом и Дамодаром было очевидным, нас лишали возможности разговаривать друг с другом или обмениваться информацией относительно наших допросов. Мне разрешили вернуться в большую камеру на несколько мгновений, чтобы собрать мои личные вещи. Я разделил последние наши припасы на всех. У нас еще оставалось некоторое количество шоколада Нестле, батончики Овоспорт, ментоловые бисквиты бисквиты и остатки конфет. Сгущенного молока хватало на полбанки на каждого. Наконец, у нас оставалось примерно полфунта кубиков сахара. Вскоре и эти остатки экспедиционного питания  мы съедим  и  дополнять зверскую тюремную диету будет нечем.

 Вместе с моим факелом, одним из крошечных тибетских столов и китайским постельным шкафом, который мне дал Чунгня, я вернулся в камеру, которая должна была стать моим новым домом. Это была самая маленькая комната из всех, ранее она использовалась как овощной склад. В задней части комнаты, примерно в шести сантиметрах от высохшего грязевого пола, располагался приподнятый пандус, состоящий из твердой глины. На этой  платформе ранее лежали  когда-то  мешки с репой, несколько высохших репок  еще валялись на полу. 

Зато моя камера могла  похвастаться двумя окнами. Одно из них смотрело во двор и далее на Гималаи, а другое обеспечивал грандиозный вид на интерьер нашего туалета. Потолок был слишком низок, чтобы я мог полностью выпрямиться.  Нижние части стен были  изрешечены крысиными отверстиями. Дверь моей камеры была заперта. 
 

Кусок белой бумаги, приклеенный к стене,  оказался остатком китайского календаря. Пока оставалось немного места, я написал в дату: 7 ноября 1955 года, добавив "7 - это мое счастливое число!" В тот день в тюремном дворе был большой переполох, и я не слышал, ни как Харроп вернулся, ни как  Дамодар ушел на допрос. 

Вечером меня вывели на чай в кухню, там сидел Харроп и Дамодар, но под угрозой автоматов нам запретили разговаривать. Так как нам запретили говорить, нужно было придумать какие-то другие средства коммуникации.  

Вернувшись в свою камеру, я извлек из своего  спального  мешка спрятанный  огрызок карандаша, и, воспользовавшись конфетными обертками, написал Харропу записку.  Я должен был знать наверняка, что Харроп сказал парням из Гартока, и наоборот, он должен был знать то, что говорил я. Малейшая разница в наших историях осложнит ситуацию. Я хотел  попытался передать Харропу свои записки  во дворе тюрьмы. 

Утром я  постучал в дверь камеры, мне открыли, и я  пошел на кухню за кружкой чая. Харроп и Дамодар сидели  по обе стороны двора, между ними находился Гитлер с автоматом наизготовку.

Не было ни малейшей надежды передать Харропу мое сообщение, и, забрав  мою кружку слабого чая, я вернулся в свою камеру совершенно разочарованным.

Необходимо было найти еще один способ!  Один кусок сахара попал в мою чашку, а потом  я выжал в кружку  из трубки сгущенное молоко. Именно в этот момент в мою голову  пришло решение проблемы. Ответ мне подсказал тюбик сгущенного молока. Если бы я развернул нижнюю часть трубки, я мог бы проскользнуть записку внутрь. Но как защитить мою  записку от сгущеного молока? Ответ нашелся  в виде полудюжины полиэтиленовых мешков, которые когда-то хранили наши пеммиканские пайки водонепроницаемыми, и которые теперь находились в кармане моего анорака. Вырезав небольшой квадрат политена, я завернул в него записку и, выдавив часть сгущенного молока в свою чашку, я протолкнул свою записку в трубку. 

Вытащив мой спальный мешок и воздушный матрас наружу, чтобы сестьна него , я занял позицию у стены моей камеры и ждал несколько мгновений, надеясь, усыпить  бдительность Гитлера. Но ни на минуту он не переставал переводить свой взгляд от одного из нас  на другого.

Я не зря волновался:  отвечая на вопросы китайцев кто спонсировал нашу экспедицию, я называл  Горный клуб Северного Уэльса, журнал Ливерпуль Дейли Пост и Лайкф, Харроп же  заявил, что нашими спонсорами было Королевское географическое общество. Это расхождение в наших историях было все, что нужно китайцам, чтобы убедить их в том, что один или несколько из нас, вероятно, оба, лгали.

Видимо подозревая что-то, он крутил упаковку  в руке и с любопытством осматривал её. Харроп посмотрел мне в глаза, и я подмигнул ему. Его выражение  лица свидетельствовало о том, что он знает, что это я затеял неспроста. 

Через несколько мгновений, которые по моим ощущениям растянулись на целые года, Гитлер открутил колпачок и выжал часть сгущенного молока на указательный палец, попопробовал его, и ухмыляясь сказал: "Ньюфан." Это слово наши охранники использовали для молока. Колпачок был завинчен на месте и упаковка передана  Харропу.

Только когда Гитлер ушел и  охрана сменилась, мой друг зашел на минуту в свое помещение и прочитал мою записку. В ответной записке Харроп предположил, что ввод Дамодара в подпольную переписку может быть слишком громоздким. Так, Харроп предположил, что, поскольку дверь его камеры находилась всего в трех футах от Дамодара и прямо перед ней, он сможет попытаться шепнуть ему несколько слов,  или, в экстренном случае, бросить записку через дверь в дневное время.

Чтобы скоротать время, я решил сделать эскиз горных хребтов, которые тянулись к югу. Из окна моей камеры я мог видеть весь западный Непал  - от перевала Урай Лех до Тинкар Липу, и почти до Липу Леха на границе Индии и Тибета. На самом деле, я занимал замечательную точку наблюдения, и ни одному индийскому или непальскому геодезисту никогда не было и не будет  дано разрешение войти на Тибетское плато и обследовать Непальские Гималаи. Я сделал эскиз на одном из моих последних кусков туалетной бумаги, в виде большой панорамы. 

Поскольку бумага не была достаточно длинной для моей цели, мне пришлось нарисовать эскиз из нескольких частей, одна из которых была нарисована под другой. Мне понадобилось несколько дней, чтобы завершить рисунок, после чего я туго свернул его  засунул в пластиковую  опору дешевого зеркала, которое я купил в Кельне по дороге в Гималаи. 

Каждый день, в течение четырех дней я доставал этот кусочек туалетной бумаги и продолжал свой примитивный набросок. 

Это было что-то новое.

В нескольких футах от входа я взял в сопровождение не менее шести вооруженных пехотинцев. Новая комната для допросов оказалась меньше, чем предыдущая и с всего одним окном. Большинству охранников не хватало в ней места и им пришлось оставаться  в дверях. 

Через крошечное окошко все же поступало достаточно света, чтобы я мог разглядеть лица моих инквизиторов. Все, кроме одного, были  мне знакомы. И опять, как и в первый день, мне не предоставили стула, и я уселся на полу, скрестив ноги.

Две-три минуты прошли в полном  молчании. Все мои инквизиторы курили английские сигареты и пили чай. Во время церемонии чаепития Смути прополоскал чаем горло и сплюнул его на пол прямо перед моими ногами, после чего сказал:

Я повторил свой ответ.

 - Ты лжешь! Вы используете другие имена. У тебя много всяких разных псевдонимов. Вы расскажете нам обо всех своих  ложных личностях, которые использовали в вашей грязной империалистической шпионской сети.

Смоути открыл портфель и покопавшись в нем выудил горстку визитных карточек и бросил их на стол. 

- Мы нашли их среди ваших личных вещей. Это твои другие псевдонимы. Вот доказательство того, что вы шпион и британский агент. Смоути протянул мне их, и я рассмеялся. Я собрал эти визитки  на всей 6, 500-мильной дороге в Гималаи. Там была карточка немецкого газетного репортера в Ахене, карточки должностных лица местных органов власти в Висбадене, визитка британского вице-консул  в Инсбруке, корреспондента агентства Рейтер, сотрудника таможни на греческой границе, американского инженера-строитель из Стамбула, личного секретаря Его Величества шаха Ирана, афганского бухгалтера из Кандагара и, наконец, визитки английской пары, которые ехали из Великобритании в Австралию на автомобиле. Какой же выход из всей этой ситуации? 

С большим трудом я объяснил, как эти визитки попали в мое распоряжение,  пытаясь убедить мальчиков из Гартока, что Сидней Вингалл - единственная личность, на которую я когда-либо претендовал. Когда я дошел до визитной карточки турецкого студента по имени Озкан Кокабийкоглу, я решил, что именно эта фальшивая личность и приведет меня к повешению. И хотя я старался  "держать лицо", но не смог больше сдерживаться  и начал хихикать.

 - Вы не должны оскорблять Народный Комитет смеясь в нашем присутствии", - крикнул на меня Смути. 

Остальные инквизиторы к настоящему времени начали терятьсамообладание, и я постарался сгладить ситуацию. 

- Хорошо.  Извините, если я вас расстроил.  Это карточка молодого турецкого студента. По пути в Индию мы остановились в Стамбуле, и нас принял американский колледж Роберта. Имя этого студента - Озкан, как в Атлантическом Озкане. Другое имя Kocabiyikoglu, интерпретируется как, -

и в этот момент я снова не смог сдержаться и разразился смехом, и тут же в мою голову уперлись ППШ.

- Вы должны продолжить!  Что значит это имя? 

 - Это значит, по-английски  "Сын больших усов." 

Смоути взял две следующие карточки.

 - Признайся нам, что это твои удостоверения личности! 

 На этот раз Смоути выглядел озадаченным. Я заметил, что он не перевел мое последнее предложение остальным. 

Все эти фальшивые личности доказывают, что вы агент иностранной державы. Если вы подпишете это признание, то избежите большой беды. Уже знакомый документ был подготовлен, и я снова отказался подписать его. генерал-губернатор сказал несколько слов мягким голосом и Смоути задал перевёл мне его вопрос.

 - Кто руководитель вашей незаконной экспедиции?

- Я.

Очевидно, это стало неожиданностью для всех них. Они не ожидали, что я скажу правду, и именно тогда я понял, что вопрос о том, кто был руководителем нашей экспедиции, не поднимался на предыдущем допросе. Смоути, проконсультировавшись с другими членами комитета, задал мне следующий вопрос.

Я повторил, что нахожусь в Гималаях для восхождения и разведки и не более того. Я также обвинил китайцев в похищении нас под дулом пистолета на непальской территории, и добавил: 

 - Это не первый случай, когда ваша НОАК незаконно вторглась в Непал. Два года назад китайские войска незаконно проникли в Непал к северо-востоку от Катманду и были арестованы солдатами гуркхского полка. Один из китайских солдат до сих пор является пленником в Катманду, и ему предоставили гораздо большую свободу, чем вы предоставляете нам.

Фазан Плукер поднял руку, и остальные тут же затихли. Он сделал краткое заявление Смузи, который перевел его мне.

Я попросил подробности мирной истории Китая, однако  Смути сказал, что я там нахожусь, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их.

 Была изготовлена новая бумажка, которую Смузи велел подписать мне. Я прочитал следующее: "Я признаюсь, что организовал вооруженное незаконное вторжение в Китай."

 - Подпиши это, - сказал Смузи, - и твои условия будут улучшены.

 - Какие изменения  вы имеете в виду? Будут ли наши охранники носить только две ручные гранаты вместо четырех?

 - Вы получите сигареты, мыло и любые другие предметы, которые пожелаете", - ответил Смузи.

 Поскольку я не предлагал менять своё будущее на  мыло и жестянку сигарет, то отказался от предложения. Тогда Смоути попробовал провернуть самый старый трюк всех разведок мира:

 - Во время первого допроса оба ваших компаньона подписали признание в том, что они - западные фашисты, подлые псы  американской разведки и иностранные шпионы. Если вы не подпишете признание, ваше наказание будет тяжелее, чем у них.

Я  отнёсся  к этому заявлению с тем презрением, которого оно заслуживало, и отказался что-либо подписывать. 

 Тогда Смузи сказал:

- Вот доказательство того, что вы незаконно вошли в Тибет задолго до того, как вы были арестованы нашей НОАК," 

И смузи показал мне табличку, исписанную тибетским  санскритом, которую  Харроп взял  из чортена в Джиткоте. 

 

- Этот документ был найден у Харропа, когда мы обыскали ваши вещи в день вашего ареста, 28 октября. Он является доказательством того, что вы уже были в Тибете. 

- Это ложь, -  спокойно ответил я. "Джон Харроп взял этот кусок тибетской  письменности из  чортена рядом с Джиткот гомпой Гомпею. 

-  Это неправда", - продолжил Смузи. - Вы никогда не были в Джиткот Гомпе.  Наши пограничники привезли вас прямо в Таклакот от вашего места захвата в Чон Чжон Холе.

Поразившись этой вопиющей лжи, я попросил Смузи привести аббата Дждиткота, Джин Дин Роу и китайского Дзонпона, оба из которых могли свидетельствовать в мою пользу. Смоули ответил, что я затуманиваю тему с целью задержать разбирательство. 

- Вы никогда не встречались с  аббатом Джиткота, - сказал он,   - Мы не торопимся и готовы ждать много лет, если этого потребуется, пока вы не примете более разумного решения и не признаетесь в своих преступлениях.

Теперь настала моя очередь потерять свою крутость. 

Смузи, который в этот момент  наслаждался маленькой пиалой  чая, остановился с ней на полпути ко рту. 

- Китай не вторгался в Тибет!  Тибет всегда был неотъемлемой частью Китая. Мы освободилиТибет от угрозы иностранного вторжения. Наша задача - освобождение народа Тибета от средневекового господства лам, которые угнетают его. 

Меня это озадачило. 

 Я не знал ни о чём подобном, но был вполне готов получить урок китайской географии. 

 - На какую неосвобожденную  часть Тибета вы ссылаетесь?  - спросил я. 

- Мы не позволим нашим подданным жить под иностранным господством, - продолжил Смузи. 

Это утверждение взволновало меня. Может ли быть, что китайские коммунисты включили в качестве своих подданных всех людей тибетского происхождения, которые жили в различных частях Непала? Конечно, нет, поскольку заявлять о сюзеренитете над Бхотиями, шерпами и гуркхами было не чем иным, как угрозой аннексии частей независимого королевства Непал. Но если товарищ Мао утверждал, что бхотия, шерпы и гуркхи китайские подданные, это было бы достаточно для Народно-освободительной армии, чтобы оправдать вторжение.

Я попросил карту, и моя восьмая по счету карта Непала была разложена на столе. 

- У вас что,  нет своих карт этого района? - саркастически спросил я. 

- Мы никогда не видели карты этой области Тибета, - ответил Смузи. - Эта ваша карта,-  продолжил он, - показывает значительные районы Тибета и некоторые части Непала."

 - Нет, - ответил я, - Это карта королевства Непал. - Покажите мне части, которые вы считаете тибетскими. 

Смузи переговорил с губернатором, и последний ткнул своим  коротким когтистым палецем на район Непала, известный как Мустанг.  Мустанг находится в центральной части Непала, к северу от хребта Аннапурна. Мне пришло в голову, что Мустанг  любая китайская стратегическая военная магистраль должна была пройти мимо Мустанга. Поскольку я не сидел на полу, а стоял на ногах, то решу ил подойти и посмотреть на карту. Фазан Плукер подал сигнал одному из моих охранников. Я ожидал, что тот опять ткнет  дулом пистолета мне в ухо, но вместо этого услышал, как Смоути вежливо сказал: 

-  пожалуйста, сядьте.

Охранник открыл складной стальной стул, и меня пригласили сесть на него.

- Спасибо, но не надо, - сказал я. 

- Пожалуйста, сядьте, - продолжил настаивать Смузи. Никакого вреда вам никто не причинит.

И я впервые за несколько недель села на удобное место, а не на пол. 

 - Возможно, я ошибаюсь. Попробуйте освежить мою память. Как обстоит дело с этими районами?  Вот тут, где живут бхотии - шерпы, недалеко от горы Эверест. Или вот тут. Это территория, где живут гуркхи. 

Смузи перевел мои слова  губернатору. 

 - Я хотел бы увидеть большую карту, - предложил я. -"Я смогу помочь вам.

Один из членов комиссии открыл небольшой деревянный ящик и вытащил из него потрепанную старую копию оксфордского атласа довоенного происхождения. Фазан Плукер раскрыл  соответствующие страницы. 

- Губернатор хочет, чтобы вы указали, где ваши империалистические  хозяева проводят границы Китая.

Когда  я указал на страны, которые граничат с Тибетом, губернатор покачал головой. 

- Вы - жертва  империалистической колониалистской пропаганды, - сказал Смузи. Слушай, мы покажем тебе. Вот Тибет, и вот, и вот здесь. 

Я не мог поверить своим глазам. Интерпретация китайским губернатором карт предполагала, что части границы между Пакистаном и Тибетом, до сих пор считавшиеся пакистанской территорией, действительно были частями Китая. Честно говоря, я  испугался, когда  увидел интерпретацию карты губернатором Тибета. Он поместил палец на огромный кусок пакистанского Кашмира, - и его притязания на индийскую территорию были ещё больше - всё плато Аксай-Чин. Этот район индийской провинции Джамму и Кашмир к северу от Ладакха, находился на глубине 150 миль вглубь Индии.  Не было никаких колебаний со стороны Фазана Плукера. Он знал, на какие части приграничного района претендует коммунистический Китай. 

Я был в ужасе, когда он включил в Китай всё тогдашнее независимое королевство Сикким (с тех пор взятое под индийский сюзеренитет), и полностью всё королевство Бутан. Не довольствуясь этим,  он включил в состав Китая  срез северного района Бирмы, плюс район северной Индии, который лежит между Бутаном и Бирмой, который при  был известен как NEFA (North East Frontier Agency) и который независимая Индия называет Аруначал-Прадеш.